Может быть, сегодня? Критику - долой, объявляем - жизнь?
Ужасный ноябрь
Здесь мне нужно закончить, сжечь это, как и обещала - так я согреюсь, пока не дали отопление, так я согреюсь, выплакав все, что только можно, изревев и выдавив на своем лице все, что делает меня принадлежащей ему. Не хочу об этом писать - но нет, пишу. Не осталось больше сил в моих глазах и пальцах, мне ужасно холодно, а ему ужасно сейчас больно. Глупо. Всего один день - но сколько он принес, сколько лет он мне добавил и сколько у него отнял? Ты, мой милый, не представляешь, как меняет один только день. Не хочу писать ничего - хочу быть с ним, но теперь мне наверное с ним нельзя. Никак нельзя - я узнала, что он болеет, страшно болеет и однажды умрет, скоро, очень скоро, и я совсем ничем не смогу ему помочь.
Я постараюсь быть честной, ладно? Столько всего случилось...опять со своими вступлениями, но я не могу без них, я лгу, я не хочу писать списки и факты, а хочу лишь вступления, описания и его тоже, только теперь уже не так хочу, а немного иначе. Я передумала. передумала.
ПЕРЕДУМАЛА!
Я никогда не покончу с собой, неважно, разденет ли он меня до тридцать первого или нет, я никогда не упаду с балкона и не вскрою свои руки иглами, я посвящу жизнь ему, если он только захочет - да, я поняла это в тот вечер, когда вернулась, когда он упал передо мной, а я начала шептать, чтобы он встал наконец. Я поняла, что он нездоров, что он не из тех, о ком говорят - «он в порядке», что он человек, а не критик и тоже может потерять сознание. Он говорил о чем в своей бессознательности, звал какую-то Риту(жену?), называл меня ею и смыкал свои слабые руки на моей шее, он кричал, он звал ее, а не меня. Мне было больно, я давилась слезами и обнимала его голову, прижимала его к себе и молила Бога, чтобы он проснулся, нет, очнулся, и когда это произошло, я смотрела на него уже совсем иначе, уже совсем не так, как смотрела раньше. Он очнулся и посмотрел удивленно на мои слезы, как будто ничего совсем не произошло (а произошло ВСЕ), а я засмеялась и прижалась к нему, шептала, дура:
-Я так боялась за тебя, так боялась-боялась, правда...
Он кивал и слушал мои стенания, не понимая, кажется, ничего. Откуда ему понять? Он - Бог мой, но он - мужчина, он никогда не поймет, что когда он упал, я все поняла - мне двадцать пять и я глупая девочка, но теперь я понимаю, что и он - человек, а не критик, и с ним не нужно теперь притворяться, он никогда не видел меня такой до этого, ведь я разыгрывала роли, я разыгрывала представления. Он упал и упал занавес, маски, одежды и карнавальные костюмы, упала моя глупость, мои предрассудки и глупые клятвы, которые я себе давала - я становлюсь ненавистной себе, но я влюбилась в него как маленькая и глупая, с ним не нужно притворяться, его голову нужно качать на руках, его волосы созданы, чтобы их гладить, а небритые щеки и желтый рот - чтобы любить, любить, любить! Я признавалась ему, как мне было страшно, одними и теми же словами, а он смотрел так странно - слышал или же совсем не слышал? Он человек теперь, мой милый дневничок, настоящий человек
(я никогда не видела, как он ест и что, я думаю, что он и не ест вовсе, у него даже нет плиты)
и такого настоящего человека я готова продлить, я готова не загонять его в рамки и ставить ему условия вроде «раздень меня до тридцать первого или первого». Все. Это так глупо, ведь я клялась ему и признавалась в том, как мне было страшно. Так:
-Я боялась за тебя, так боялась, мне было так страшно, так страшно.
А он, мой милый, ответил так:
-Ну что же, бывает.
После мы сидели недвижимо и плакали, ну, то есть я одна делала это в его плечи а он молча дышал, почти не поднимая груди. Он стал человеком для меня и я поняла, да, поняла, я спросила его прямо, плача:
-Можно я никогда не буду больше притворяться?
-Можно. - сказал он так просто, так уверенно и почти равнодушно, но на последнем слоге его голос дрогнул.
Мы сидели, прижавшись друг к другу, смотрели в белые стены и курили, много курили. Мы не пили, не разговаривали почти, нам нужно было помолчать - и мы молчали, слаще этого честного молчания ничего не могло быть, он открылся мне, показал, насколько он человек, и я тоже призналась - а он сразу понял, по голосу, по слезам, по тому, как я свернулась на его груди, когда он наконец-то смог сесть. Этот день ужасен - я продолжу жить несмотря ни на что, он ужасен, потому что он тоже смертен? Это недуг. Это рак или что-то вроде, я понимаю, я знаю, я читала и об этом, все сходится - он курит, мало (или вообще ничего не) ест, у него кризис и иногда его лицо кривится, когда он протягивает свою слабую руку к моему лицу, да, это что-то страшное. Я влюблена без памяти - и мы молчим, мы доверяем так друг другу? Или так мы просто...ах, я не знаю, мой милый, что именно «просто».