— И хорошо справлялась со своими обязанностями,—-добавил инспектор Тавернер,— но она не из тех, кто меняет свое мнение. Она некогда не одобряла Леонидаса и его методы...
— Да, семейство огромное. И кто же, по-вашему, его убил? — спросил я.
Тавернер покачал головой.
— Об этом рано говорить.
— Ну говорите же, Тавернер. Готов спорить, у вас есть уже свое мнение на этот счет. Мы же не в суде.
— Нет,— ответил Тавернер угрюмо,— и, может быть, суда как такового не будет.
— Вы хотите, сказать, что его не убивали?
— Он был убит, это точно. Отравлен. Но вы же знаете, как трудно получить доказательства отравления. Все улики показывают одно...
— Я именно этого и добиваюсь от вас. Скажите же все-таки мне, до чего вы додумались?
— Слишком очевидное дело. В этом-то и вся загвоздка.
Я умоляюще взглянул на Старика.
Он медленно продолжал:
— Как ты знаешь, Чарльз, когда расследуется убийство, именно очевидные факты приводят к правильным выводам. Старик Леонидас женился снова десять лет тому назад.
— В семьдесят семь лет?!
— Да. И женился на женщине двадцати четырех лет.
Я присвистнул.
— И что за женщина?
— Официантка из чайной. Вполне уважаемая молодая женщина, хорошенькая, но немного апатичная, очень тихая.
— Она и есть «очевидный факт»?
— Решайте сами,— сказал Тавернер.— Ей сейчас всего тридцать четыре года, а это опасный возраст. В доме живет молодой человек — учитель внуков. Он не был на войне —вроде у него больное сердце. Они дружат.
Старый и давно знакомый шаблон. Отец подчеркнул, что миссис Леонидас была весьма респектабельной. Много убийств совершается во имя респектабельности,
— Мышьяк?
— Нет. У нас еще нет сведений из лаборатории, но доктор думает, что это эзерин.
— Это необычно. Видимо, легко узнать, где он куплен.
— Его не покупали. Это лекарство Леонидаса. Глазные капли.
— Леонидас был болен диабетом,— пояснил отец.— Ему делали инъекции инсулина. Инсулин продается в маленьких бутылочках с резиновыми колпачками, шприц прокалывает колпачок и всасывает лекарство.
Дальше я догадался сам.
— И в бутылочке оказался не инсулин, а эзерин?
— Да.
— А кто делал ему уколы?
— Его жена.
Теперь я понял, что имела в виду Софья, а потом отец, когда говорили об «определенном» человеке!
— А семья ладит с нынешней миссис Леонидас?
— Нет, насколько я понял — они едва разговаривают.
Все казалось предельно ясным. Тем не менее инспектор Тавернер был явно недоволен.
— А что вам не нравится? — спросил я.
— Если это сделала она, мистер Чарльз, ей было очень легко заменить бутылочку другой. В самом деле, если она виновна, не могу представить себе, почему она не сделала этого.
— Вроде должна бы. А были еще бутылочки с инсулином?
— О да, и совершенно пустые. А если бы она вместо пузырька, в котором был эзерин, поставила бутылочку из-под инсулина, доктор ничего бы не узнал. Очень мало данных о том, как распознавать эзерин в случае отравления. А так он взял пробу на инсулин (хотел проверить, не ввели ли слишком большую дозу), а это оказался вовсе не инсулин.
— Итак, эта миссис Леонидас или очень глупа, или, возможно, наоборот, очень умна.
— В каком смысле?
— Может быть, она и рассчитывала на то, что вы придете именно к такому выводу: никто бы не поступил так глупо. А есть еще кто-нибудь, кого вы подозреваете? Например, кто-то из членов семьи?
— Практически любой из семьи мог сделать это,— сказал отец.— В доме всегда был большой запас инсулина, по крайней мере на две недели. В одну из бутылочек могли налить эзерин и поставить ее на место, зная, что придет время — и бутылочку используют.
— И все имели доступ к лекарствам?
— Они не запирались: стояли на специальной полочке в аптечке, в ванной комнате.
— А повод для убийства?
Отец вздохнул.
— Дорогой Чарльз, Аристид Леонидас был безмерно богат. Он передал большую часть наследства семье, но, может быть, кому-то из них показалось мало.
— Больше всех деньги нужны его жене. У этого молодого человека есть деньги?
— Нет, он беден как церковная мышь.
«Мышь!» — я вспомнил Софью и детские стишки, которые она цитировала: