— Вашей работой я доволен,— сказал мистер Хилл таким голосом, как будто он самый главный начальник во всей администрации.— Доволен ею и король. За нее он хочет сделать для вас много хорошего. Он откроет много школ для ваших детей, и в каждой деревне будет создан кооператив, чтобы научить вас, как надо вести дела. Ну а за вашу работу вам заплатят начальники ваших окружных управлений.
Строй оцепила полиция и начала тщательно всех обыскивать. Хоири посмотрел на мешочек, привязанный к поясу, а потом на своего двоюродного брата.
— Как нам быть с деньгами?
— Уже поздно, не спрячешь. А ты объясни все мистеру Хиллу, ведь ты же можешь говорить по-английски. Если скажешь, он наверняка поймет,— подбодрил его Меравека.
Мистер Хилл посмотрел на скатанное одеяло Хоири.
— Едва ли армейское, слишком уж старое.
Хоири вывернул карманы. Мистер Хилл увидел маленький мешочек у пояса.
— А в нем что такое?
В школе преподаватель закона божьего часто говорил, что говорить неправду грех. Но никто никогда не объяснял Хоири, что бывает, когда неправду говорят ради доброго дела. Может, это тоже грех, но не такой тяжелый? Времени обдумать это как следует уже нет. И он решил: чем говорить добрую ложь, он лучше скажет мистеру Хиллу правду. Тем более что стоит мистеру Хиллу дотронуться до мешочка, и мистер Хилл сразу же узнает, что в нем.
— Это мои деньги, сэр.
Брови у офицера АНГАУ задвигались одна так, другая этак. Голос у мистера Хилла был такой же, как он сам, тяжелый и всегда одинаковый, и ел глаза, как лук, когда его режешь и слишком близко к нему наклонишься.
— Что-о? Считаешь, значит, меня за идиота?—И мистер Хилл понимающе закивал.— Решил, значит, прибавить мне работы, будто я мало попотел за сегодняшнее утро,— ведь так?— Он отступил назад, сдвинул шляпу на затылок и подбоченился.— Откуда бы у тебя быть деньгам? Насколько мне известно, ни с кем из вас еще не расплачивались.— И, скрипнув зубами, добавил:—Скажи прямо: «Я их украл» — и тебе ничего не будет.
Как трудно оторвать взгляд от этих маленьких жестоких глазок! Их почти не видно за мясистыми веками, только яркая искорка в каждом показывает, что обладатель их не спит. Ой, даже пот выступил на висках! А вон совсем близко стоит полицейский, и на поясе у него болтается пара наручников.
— Сэр, я делал лодочки, луки и стрелы, другие носильщики их делали тоже. Американские солдаты покупали их и давали мне деньги.
— Ишь какой умник, это надо же такое придумать!—И мистер Хилл выхватил мешочек у него из рук и сунул себе в карман.— В кутузку бы тебя за обман офицера администрации!
Он посмотрел на Хоири искоса долгим взглядом, а потом повернулся к Меравеке. Тот, видя, что белый человек уже рассержен, отдал деньги без единого слова.
Вслед за мистером Хиллом шли три человека — клерк и еще двое. От табака, который они выдавали, руки у них были совсем черные.
Ну и гадость же! Хоири сжал пять черных скруток в пучок и скрутил их в одну большую. Табачная вонь стала сильнее. Сжав зубы, он смотрел на толстую шею и спину того, кто только что отнял у него заработанное честным трудом. Дали пять жалких скруток, для того чтобы почернели его легкие; потом пришлют врача, и тот, воткнув себе в уши проволочки, будет слушать, как он дышит...
— Виноваты наши отцы и отцы наших отцов, сынок,— сказал кто-то слабым голосом у него за спиной.— Табак и сахар — два самых сильных колдовства белого человека. Кто знает — может, потом он пустит в ход и еще какое-нибудь третье. Теперь, когда мне приходится делать что-нибудь трудное, в груди у меня болит. Вот говорю с тобой, а дышу со свистом. Привыкни только пить чай или курить — и ты на все время, пока у тебя есть силы работать, станешь рабом белого человека.
— Мы вернемся в селение и будем радоваться деньгам за три года, пока их не истратим, а надолго ли нам их хватит?— сказал Хоири без всякого выражения.— А потом голод по табаку и сахару начнет грызть нас снова.
На это старик, к сожалению, уже ничего не сказал, а повернул свою связку табака концами вверх и на нее уставился. Да, ему расходовать свои пять скруток придется экономнее, чем молодым. Мало того что он стар — еще ведь он не знает и не умеет того, что нужно белому человеку. Но если у него растут сыновья, причин впадать в отчаянье нет Не слезы ли у старика на глазах? Лучше отвернуться и не смотреть.
Дружбу, крепнувшую в течение грех с лишним, а для некоторых — даже четырех или пяти лет, испытанную невзгодами и лишениями, забыть не так-то легко. Слезы показались на глазах многих, когда наступил день расставания: керема шли в одну сторону, а остальные, среди которых были люди даже из таких далеких мест, как Дару в Западном округе, в другую. Этим людям из дальних мест было сказано подождать, пока администрация, чтобы отправить их в родные селения, не зафрахтует для них каботажное судно. Бесконечные мили песчаного берега и кокосовых рощ простирались перед ветеранами перехода Бульдог — Вау. Ящики с рыбными или мясными консервами больше не врезались им в плечи — и слава богу, потому что теперь эти люди уже не смогли бы их нести. Между ног у них были нарывы, а ступни онемели от песка, по которому они шли. Но какое это имело теперь значение? Главное, что теперь они свободны и больше некому торопить их и подгонять.