То есть телега как бы интересуется, доколе ее будут тащить.
Противодействие никогда не становится поперек исторического движения. Оно всегда тянется вслед. И всегда произносит те же лозунги, что и действие.
Скажем, действие требует гласности.
Это вовсе не значит, что противодействие в ответ требует проглотить язык. Отнюдь. Оно тоже требует гласности. Но гласности процеженной, скромной, неброской и главным образом не затрагивающей существа жизни.
Скажем, действие требует говорить правду.
Извольте! Разве противодействие зовет врать? Ничего подобного! Оно тоже за правду. Но правду отглаженную, причесанную и ослабленную, как холерная вакцина.
Скажем, действие требует революционных преобразований.
Разве противодействие против? Никогда в жизни! Оно — за! Но только оно за такие революционные преобразования, которые не мешали бы уже установившемуся пищеварению.
И наваливает, наваливает, наваливает свои кирпичи на воз.
Что же это за такие кирпичи?
А это слова-оговорки, уточняющие ситуацию. С одной стороны, перестройка (радость-то какая!), но с другой — как бы чего не вышло. С одной стороны, вперед без страха и сомнений, а с другой — тише едешь, дальше будешь. С одной стороны, кинем камень критики в болото застоя, а с другой — как бы не напугать лягушек. С одной стороны, будем говорить правду, но с другой — как бы не поцарапать существо вопроса.
Противодействие не лезет на рожон. Оно не выскочит поперек дороги и не объявит честно и открыто, чего оно думает на самом деле. Оно сидит на возу и причмокивает различными прогрессивными звуками. И думает оно одно и то же: не надо правды, не надо гласности, не надо революционных преобразований. Но заявить об этом не заявит. Побоится. Сдрейфит. Оно ведь понимает, что к чему на данном историческом этапе.
И поэтому оно ворочает кирпичами-оговорками, стараясь навести страх на неокрепшие души. И неокрепшие души подрагивают с непривычки: черт его знает, может быть, действительно как бы чего не вышло в смысле пищеварения и лягушачьего покоя?
Противодействие ждет, пока действие испугается или хотя бы притомится. И наваливает, наваливает на воз запугивающую тяжесть оговорок.
Оно катится туда же, куда идет конь с возом. Но при этом накладывает и накладывает свои кирпичи.
Оно не противоположно по направлению. А вот какое оно по силе — надо еще посчитать. Надо хорошо посчитать.
Иначе беда…
Николай Монахов
ВСТРЕЧА БЫЛА ДЛЯ ОБОИХ НЕЖДАННОЙ…
Наступил день, непохожий на серенькие будни. День, когда жизнь кажется прекрасной и упоительной. Иначе и быть не может — ведь получка. А где легче всего вкусить упоительную сладость жизни? Конечно, в том отделе магазина, который торгует веселым настроением.
Вот почему шофер автодорожного комбината Б. Резанков прямо от кассы отправился с дружками за развеселым настроением, разлитым в бутылки… Тяпнули по сто с прицепом. Потом еще. Сначала Резанков накачивался жизненным тонусом в компании приятелей-шоферов, затем малознакомых лиц, а под конец в обществе людей, которых никогда раньше не встречал.
Когда тонус в сосудах иссяк, растворилась и компания. Резанков пошел, сам не зная куда, через парк. Вечер был теплый. Резанков основательно разомлел, всей тяжестью тела влип в свежеокрашенную скамейку и отключился.
В это время в парке возник некто Маланьин, человек без царя в голове и вообще без определенных занятий. Собственно, он появился в рассуждении найти под скамейками пустые бутылки, которые остаются после таких любителей хорошего настроения, как Резанков, и на выручку опохмелиться.
Но Маланьина ждала куда большая удача. На свежеокрашенной скамейке он увидел рядом со спящим Резанковым авоську, из которой подмигивала этикеткой непочатая бутылка, оставленная последним, чтобы еще и на ночь глядя заложить за галстук. «Было бы не по-хозяйски пройти мимо, — подумал Маланьин. — Не я, так другой алкаш подтибрит». И бутылка перекочевала в его карман. И тут Маланьин заметил торчавший в боковом кармане спящего бумажник с остатками получки и водительским удостоверением. «Что значит везуха! — возликовал Маланьин, пряча бумажник. — Деньги тоже, как и полные бутылки, на дороге не валяются. Спи, дорогой друг-алкаш, ты это заслужил», — попрощался он с бесчувственным Резанковым, согнал с его лба крупную муху и был таков.
Спустя полчаса после его исчезновения бесчувственного шофера отклеили от свежевыкрашенной скамейки милиционеры и отправили в вытрезвитель. По дороге, возможно, от тряски, Резанков пришел в чувство, причем настолько, что дежурный вытрезвителя, оглядев его, сказал: «Этот, кажется, сам очухался. Пусть идет на все четыре стороны».
Резанков пошел. Но, выйдя из вытрезвителя, проспавшийся клиент вдруг обнаружил, что из авоськи испарилась бутылка водки. Резанков хвать за карман — и бумажник растаял. «Ну и милиция пошла! — подумал возмущенно Резанков. — Грабить пьяного — все равно что грабить ребенка». Он вернулся в вытрезвитель и давай качать права: выньте да положьте ему водку, купленную на кровные трудовые, и бумажник с остатком трудовых, похищенные милицейскими ворюгами.
Слушая сбивчивые ввиду неполного протрезвления эскапады клиента, дежурный пришел к выводу, что это пьяный бред и клиент еще не очухался. Резанкова оставит ли в вытрезвителе на ночь, чтобы проспался как следует.
А Маланьин вечер и ночь гулял на крыльях везухи. К утру он так набрался жидкого развеселого настроения, что растянулся на перекрестке и тоже отключился. В вытрезвитель его доставили в довольно необычное время: 8 часов 50 минут утра.
Они встретились в приемной. Здесь сидел посвежевший, но ужасно обиженный на вороватую милицию, мрачный как туча Резанков. Особенно ему было непонятно, зачем милиция украла еще и удостоверение водителя. Черт с ними — с водкой и остатками зарплаты, но удостоверение водителя он дарить милиции не собирается, что он непреклонно и заявил. Туг ввели Маланьина. Продолжая пребывать в состоянии алкогольного угара, он шумел, брыкался. Когда спросили его фамилию, он, несмотря на пьяный угар, все же сообразил, что лучше сохранить инкогнито, и назвался шофером Б. М. Резанковым, предъявив водительское удостоверение. Совершенно равнодушно отнесшегося к появлению нового гостя Резанкова словно подменили.
— Кто Резанков? Это я Резанков! — исступленно завопил он. — А ты ворюга! Грабить пьяного — все равно что грабить ребенка! А я-то подумал на милицию. Виноват, граждане милиционеры…
Кто есть кто, выяснилось быстро. Резанков покинул вытрезвитель в состоянии некоторого даже умиротворения. «Конечно, вытрезвитель — это не радость, — думал он, щупая в кармане бумажник, к сожалению, уже без денег, но с водительским удостоверением. — А не попади я сюда, кто знает, возможно бы, поминай как звали не только бутылку водки и деньги, но и водительские права. А они стоят не одной бутылки. Верно сказано, моя милиция меня бережет…»
Потом был суд над Маланьиным. Резанков на суде в качестве потерпевшего и гражданского истца требовал вернуть ему похищенную получку, стоимость бутылки водки и законопатить подлого грабителя Маланьина за решетку покрепче.
Похищенную получку можно вернуть. Но как вернуть пропитое Резанковым человеческое достоинство? Именно этот вопрос возникает при знакомстве с историей, приключившейся с Резанковым и закончившейся для него благодаря случайному стечению обстоятельств более благополучно, чем это могло быть.
Осип Мандельштам