Борис Поюровский
ШЕФСКИЙ КОНЦЕРТ
В ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ КЛИНИКЕ
Существует широко распространенное мнение, будто люди искусства неравнодушны к Бахусу. Особенно актеры. Я не социолог и не врач. Поэтому не имею научных данных, подтверждающих подобное суждение.
Думаю, что среди пьяниц попадаются и артисты. Часто даже очень способные. Но ведь и среди людей других профессий встречаются алкоголики? Так что я не стал бы ничего категорически отрицать или утверждать, а согласился бы с примирительной формулировкой: ничто человеческое артистам не чуждо…
Мой друг-актер пристрастился к спиртному. Сперва выпивки носили случайный характер. Но через два-три года он не мог уже и дня удержаться. И жена, и родители его понимали, к чему все ведет. А он продолжал пребывать в неведении счастливом. О врачах и слушать не хотел:
— Что я — алкоголик? Да вы с ума сошли!
Но однажды он явился на спектакль в пьяном виде и стал нести со сцены чушь.
Поднялся скандал, дирекция готовила приказ об увольнении. Воспользовавшись этой ситуацией, мы немедленно отвезли моего друга в специализированную лечебницу, что, кстати, оказалось вовсе не просто: люди месяцами дожидались там очереди. Но главный врач, пусть земля ему будет пухом, был, как выяснилось, театральным человеком и охотно пошел нам навстречу.
Все это случилось в самом конце апреля, накануне майских праздников. Друг наш, конечно, сразу же приуныл, и мы решили по очереди ежедневно навещать его, чтобы как-то отвлечь от больничной обстановки.
Уже прошли первые майские дни, приближался День Победы. 6-го или 7-го числа приезжаю я проведать больного и замечаю, что он сам не свой.
Оказывается, накануне к нему заезжал администратор, с которым он давно работал на эстраде, и пообещал главному врачу устроить 8 мая (!) шефский концерт.
В такой день и «левый»-то концерт организовать трудно: артисты буквально нарасхват! Но шефский?!
Мой друг мучился, не спал вторую ночь подряд: он был человек удивительно деликатный, совестливый, обязательный.»
— Ты представляешь, что будет? Я этому трепачу второй день не могу дозвониться, а здесь уже повесили объявление! Кошмар!
Как могу, стараюсь успокоить больного, но сам начинаю прокручивать в голове различные варианты. Беда, что времени почти не осталось. Ну да ничего: мир не без добрых людей, что-нибудь сообразим!
И действительно — «сообразили»! Таких артистов 8 мая нельзя было увидеть в концерте и в Колонном зале. Правда, доставляли их сюда не в ЗИЛах и ЗИМах, а в каретах… «Скорой помощи». Самые-самые знаменитые и любимые! И все, повторяю, бесплатно, исключительно из уважения к своему товарищу, попавшему в беду.
Уже время начинать, слышны аплодисменты. И тут вдруг выясняется, что вести концерт некому: о конферансье-то мы и забыли. Прошу одного, другого, но никто не соглашается.
— А ты сам попробуй, — предлагает мне знаменитый тенор. — Не надо острить: просто объяви и уходи!
— Да я ведь никогда этого не делал. К тому же и костюм у меня не совсем концертный: босоножки, синие брюки, сорочка навыпуск.
— Ничего страшного! Не боги горшки обжигают, — вмешивается в разговор главный врач. — Такие замечательные артисты с любым ведущим будут иметь успех. Давай, давай! А то наши так разволнуются, что мы потом и за месяц не приведем их в норму.
При этих словах он достал из кармана белоснежного халата ключ, слегка приоткрыл дверь и жестом пригласил меня пройти вперед. Я и опомниться не успел, как оказался на сцене. Попытался вернуться, но дверь уже была заперта…
Зал набит сверх всякой меры. Дышать нечем. В первых рядах сидят сотрудники, сзади — выздоравливающие больные. Кому не хватило стульев, по решеткам забрались на окна. Зрелище, прямо надо сказать, впечатляющее. Мой друг, кстати, устроился среди врачей, в самом центре первого ряда. Поднимаю руку — никакого впечатления!
— Добрый день! — стараясь с помощью микрофона перекричать всех, обращаюсь я к зрителям. В ответ — хохот и аплодисменты. — Дело в том, что у нас приключилось недоразумение. Артисты приехали, а о конферансье мы забыли. — В ответ — снова гомерический хохот и бурные аплодисменты. — Между прочим, я пока ничего смешного не сказал. — Новый взрыв восторга. Самое обидное, что вместе с другими надо мной смеялся и мой друг. Онто ведь знает, что я говорю правду. Ну да бог с ним!
Объявляю первый номер: называю фамилию автора, исполнителей, а зрители продолжают хохотать. Еле-еле ухожу со сцены: боюсь, что дверь все еще заперта. Но опасения мои оказались напрасны: навстречу мне шли исполнители…
По окончании концерта администрация больницы устроила трогательный прием. Кстати, отнюдь не безалкогольный. Главный врач умело вел стол, произносил пространные тосты за каждого исполнителя. Когда же очередь дошла до меня, он сказал:
— Я-то думал, что вы театральный критик. А оказывается, вы просто ловко меня разыгрывали…
Эдуард Полянский
УКУС, ЕЩЕ УКУС…
В детстве Рогова укусил слон.
Небольшой, правда, слон, можно сказать, слоненок, рядом с которым Рогова-ребенка фотографировали. Он только хотел проверить иголкой, толстая ли у него кожа, а слон взял и тяпнул его. С тех пор слонов Рогов недолюбливал. Все любуются слонами, восхищаются их мощью, добродушием, а его они раздражают. В зоопарках на слонов глазеют толпы зевак, а он пробегает мимо, чтобы только не видеть это чудовище, в цирке, когда на манеж выводят слона, Рогов демонстративно уходит в буфет.
В слонах ему все противно. Их запах вызывает у него аллергию, хобот — досаду, уши — недоумение, хвост — смешанное чувство: что-то между ненавистью и презрением, а вся туша в целом — бурю негодования.
Стойкое это негодование всегда клокочет в Рогове. Живых слонов он годами не видит, а наткнется где-нибудь в журнале или книжке на изображение слона, и готово — вспыхивает, как сухое полено. Такая злость его берет, что хочется ему тут же отправиться в Африку, в места обитания слонов, чтобы отстрелять с десяточек особей или в крайнем случае покусать кого-нибудь из ближайшего слоновьего окружения.