— Здравствуйте, — сказал Виктор, сняв фуражку. — Вы не беспокойтесь, я пил…
Но Александра Ивановна, плавно поднявшись, вышла из комнаты — чайник на примус поставить. В кухне оборвался стук молотка.
— Не надо чая, — быстро сказал Виктор Наде. — Через сорок пять минут в «Максимке» начало сеанса.
Тут вошел в комнату широкоплечий мужчина в серых фланелевых штанах и белой майке, поверх которых был повязан фартук неопределенного цвета. Такого же — тускло-железного цвета — были у него волосы, зачесанные на боковой пробор. Был папа Чернышев ростом не высок, не пузат, но плотен, с сильными хваткими руками, с крепким раздвоенным подбородком. Вошел, улыбаясь, возгласил:
— А ну, ну, кто тут с «Марата»? Ага! — Прищурясь, оглядел Виктора, руку протянул: — Ну, будем знакомы.
— Папа, — сказала Надя, — мы с Виктором хотим в кино пойти.
— Да, там начало скоро, — развел руками Виктор с широкой извиняющейся улыбкой.
— Эх! — покачал головой Чернышев. — Вот какой «Марат»: кино ему давай. А ведь я на нем служил кочегаром, когда он еще «Петропавловском» прозывался. Ну что ж, раз так, приходи в другой раз, старшой.
В кино поспели под третий звонок. Журнал был скучный. Но началась «Музыкальная история» — ах! Понесли их певучие скрипки Чайковского в царство звуков. Виктор косился на притихшую Надю и видел ее широко раскрытый глаз, блестевший чистым блеском восторга. Лапушка милая (подумал он растроганно), хорошо, что я тебя нашел… Он представил, как придет с Надей в «Пятилетку», как они вступят в танцевальный круг… Душа у него пела в унисон с Лемешевым, сладко певшим с экрана…
Они вышли из кино в светлый вечер, плавно перетекающий в белую ночь. В ушах еще звучали долгие томительные созвучия. Виктор рассказал, что «Цирк» смотрел восемнадцать раз, а «Большой вальс» — всего семь, больше не успел, лучше этих картин никогда не было и не будет, а в «Пятилетке» у них, между прочим, и Любочка и Клавочка пели. Любочка замечательно поет, а уж какая красавица! Гораздо красивее Милицы Корьюс!
— Да ты в нее влюблен, — смеялась Надя. — В Любовь Орлову влюбился, надо же!
— В тебя я влюбился! — выпалил Виктор.
Надя вдруг пустилась бежать. Он догнал, встревоженно заглянул ей в лицо, кляня себя за несдержанность языка, ожидая выговора… Надя, тихо смеясь, взглянула на него быстро и — как показалось ему — лукаво.
— Ах ты быстроногая, — сказал он. — Все равно от меня не убежишь.
— Захочу — убегу.
Надя была оживленной, веселой в тот вечер, много смеялась. Слава богу (думал Виктор), растаял лед… выбежала девочка из детского садика на волю… Только б не вспугнуть…
Моросил теплый июньский дождик, когда Виктор пришел в воскресенье на очередное свидание — к тому самому подъезду, пахнущему кошками, где жила Оля Земляницына. Так Надя назначила. Они с Олей уже третий день готовились к экзамену по истории. Надя страшно боялась. Вышла на встречу с Виктором озабоченная, побледневшая от недосыпания, стала жаловаться, что плохо запоминает. Занятая своими страхами, не сразу обратила внимание на слова Виктора о том, что завтра линкор уходит в море. Потом спохватилась:
— Ты уходишь в море? Надолго?
— Не знаю, — сказал Виктор, сняв свою мичманку в мокром белом чехле и держа ее, как зонтик, над Надиной головой. — Ты смотри не забывай…
— Я и так стараюсь все даты запомнить и какие вопросы стояли на съездах…
— Я говорю: меня не забывай.
— А-а! — Надя тихонько засмеялась. — Тебя! Ладно, постараюсь. А ты до августа вернешься?
— Говорю же — не знаю. Нам такие вещи заранее не сообщают.
— А то ведь я в августе уеду в Ленинград — сдавать в медицинский.
— Ты ж отличницей идешь, тебя должны принять без экзаменов.
— А вдруг я на истории завтра срежусь?
— Не срежешься. Ты умная. Как Клара Цеткин.
— Прямо! — Надя вскинула на него взгляд. — Ой, Витя, чуть не забыла! Я что хотела спросить: ты читал сообщение ТАСС?
— Какое?
— Ну, сегодня в газетах! Насчет того, что му… слово еще такое… муссируются слухи, будто Германия хочет на нас напасть… будто войска на границе собирает…
— Знаю. Сам не читал, но нам говорили. Так ведь там сказано, что это враки. Надюш, дождик перестает, давай погуляем.
— Что ты! — Она округлила глаза. — Нам еще сколько билетов учить! Ну, я побегу, Витя…
Так они и расстались тогда, под моросящим дождем, и Виктор запомнил ее русые волосы, причесанные на прямой пробор так, что оставался открытым белый треугольник лба. Запомнил большие, серьезные, вопрошающие глаза… Зеленый жакетик, накинутый на плечи…