– Виноват, – сказал он, вздрогнув.
– Ничего, – ответил мистер Мигльс.
Они молча прошлись взад и вперед под тенью стены, стараясь дышать свежим морским ветерком, который уже достигал в семь часов утра высоты карантина. Спутник мистера Мигльса возобновил разговор.
– Могу я спросить, – сказал он, – имя…
– Тэттикорэм? – подхватил мистер Мигльс. – Не имею понятия.
– Я думал, – продолжил первый, – что…
– Тэттикорэм? – снова подсказал мистер Мигльс.
– Благодарю вас… что Тэттикорэм – настоящее имя, и не раз удивлялся его странности.
– Видите ли, – сказал мистер Мигльс, – дело в том, что мы, миссис Мигльс и я, люди практические.
– Об этом вы часто упоминали в приятных и поучительных беседах, которые мы вели с вами, прогуливаясь по этим камням, – сказал его спутник, и легкая улыбка мелькнула на его серьезном смуглом лице.
– Практические люди. Так вот, однажды, пять или шесть лет назад, мы взяли Милочку в Церковь найденышей… вы слыхали о Госпитале найденышей в Лондоне? Это вроде Приюта найденышей в Париже.
– Я бывал там.
– Прекрасно! Итак, взяли мы с собой Милочку в церковь послушать музыку – как люди практические, мы поставили целью нашей жизни показывать Милочке все, что может доставить ей удовольствие, – как вдруг мать (я так называю обыкновенно миссис Мигльс) расплакалась до того, что пришлось ее увести из церкви. «В чем дело, мать? – спрашиваю ее, когда она немножко успокоилась. – Ты напугала Милочку, душа моя». – «Да, я знаю, отец, – сказала она, – но это пришло мне в голову оттого, что я так люблю ее». – «Да что тебе такое пришло в голову, мать?» – «Ах, голубчик! – воскликнула мать, снова заливаясь слезами. – Когда я увидела этих детей, как они стоят рядами и взамен отца, которого никто из них не знал на земле, взывают к Великому Отцу на небесах, мне пришло в голову, приходит ли сюда какая-нибудь несчастная мать, смотрит ли на эти детские личики, ищет ли между ними бедного ребенка, которого она бросила в этот пустынный мир и который никогда не узнает ее любви, ее поцелуя, ее лица, ее голоса, даже ее имени». Это было вполне практично со стороны матери, и я ей так и сказал. Я сказал: «Мать, вот что я называю практичным, голубушка». – Собеседник кивнул с некоторым волнением. – На другой день я говорю ей: «Слушай, мать, я намерен сделать тебе предложение, которое, надеюсь, ты одобришь. Возьмем из этих детей девочку для Милочки. Мы люди практические. И если в ее характере обнаружатся какие-нибудь недостатки или вообще она не подойдет нам, мы будет знать, чем это объяснить. Мы будем знать, какое огромное значение имеют влияния и впечатления, которых она не знала, не имея ни родителей, ни брата или сестры, никакой семьи, никакого дома». Вот каким манером мы добыли Тэттикорэм.
– А самое имя…
– Святой Георгий! – воскликнул мистер Мигльс. – Об имени-то я и забыл. Видите ли, в приюте она называлась Гарриет Педель – без сомнения, вымышленное имя. Ну вот, Гарриет превратилась в Гэтти, а потом в Тэтти; как люди практические, мы сообразили, что шуточное имя может оказать смягчающее и благотворное действие на ее характер, не правда ли? Что же до Педель, то об этой фамилии, разумеется, не могло быть и речи. Если есть что-нибудь безусловно невыносимое, образчик пошлого и нахального чванства – воплощение нашей английской привязанности к благоглупостям, оставленным всеми здравомыслящими людьми, – воплощение в сюртуке, жилете и с тростью в руках, так это педель. Давно вы не видали педелей?
– Довольно давно; я провел двадцать лет в Китае.
– В таком случае, – продолжил мистер Мигльс с воодушевлением, уставив указательный палец в грудь собеседнику, – и не старайтесь увидеть. Всякий раз, как мне случится встретить педеля в воскресенье, на улице, во всем параде, во главе приютских детей, я должен отвернуться и бежать, иначе поколочу его. Ну-с, поэтому о фамилии Педель не могло быть и речи, а так как основателя приюта для найденышей звали Корэм, то мы и девочку назвали по фамилии этого доброго человека. Иногда звали ее Тэтти, иногда Корэм, а потом эти два имени слились, и теперь она Тэттикорэм.
– Ваша дочь, – сказал собеседник мистера Мигльса, после того как они прошлись молча по террасе и, остановившись на минуту взглянуть на море, возобновили свою прогулку, – насколько мне известно, ваше единственное дитя, мистер Мигльс. Могу ли я спросить – не из назойливого любопытства, а потому, что ваше общество доставило мне много удовольствия, и, прежде чем расстаться с вами, быть может навсегда, мне хотелось бы узнать вас покороче, – правильно ли я заключил из слов вашей супруги, что у вас были и другие дети?