Внезапно доктор показался ей юным и беспомощным. Волны опять накатились на пляж, окруженный скалами. Повисло долгое молчание. Доктор смущенно посмотрел на маму мальчика, не зная, что сказать.
— Когда я позвонил в театр, менеджер сказал, что вам, наверное, придется отменить сегодняшнее выступление. Должно быть, вам очень трудно. Я имею в виду ситуацию с вашим мужем.
— В общем-то нет. Когда такое происходит, мы с Джозефом справляемся.
— Однажды я видел ваше выступление в Лондоне. Мне очень понравилось, миссис Фолькманн.
— Вы очень добры, благодарю вас. И спасибо за то, что пришли к моему мужу.
Доктор медленно поднялся и отряхнул песок с брюк.
— Ну, я, наверное, уже пойду. Если ему станет хуже, дайте ему две таблетки. — Вытащив упаковку таблеток из кармана, он протянул их женщине. — Тогда он проспит еще восемь часов. Непременно позвоните мне, если вам что-нибудь понадобится. Всего доброго, миссис Фолькманн.
Доктор пожал ей руку и пошел к машине. Мальчик проводил его взглядом. Машина двинулась вниз по песчаной дороге.
Мальчик повернулся к маме и увидел, как она бросила сигарету в волны. Она печально смотрела на море.
— Мам…
— Что, солнышко?
— Что они сделали с папой?
Женщина повернулась к нему, и ее глаза внезапно наполнились слезами. Она притянула его к себе.
— Что-то очень плохое, Джозеф. С твоим папой произошло что-то очень плохое. Поэтому мы всегда должны ему помогать. Поэтому ему так нужна наша любовь.
Она крепко прижала его к груди. Мальчик спросил:
— Эти люди, они и тебе сделали больно, мам?
Мама посмотрела ему в глаза, а потом отвернулась, прижав его к себе еще крепче. Мальчик знал, что она плачет.
— Да, Джозеф. Они и мне сделали больно. — В ее голосе звучала горечь.
Мальчик отстранился от матери и погладил ее по лицу.
— Эти люди, которые сделали больно тебе и папе… Они вас больше не обидят! Я о вас позабочусь, мам.
Он увидел, как мать вытерла слезы и улыбнулась. Когда она заговорила, ее голос звучал так, как в те минуты, когда она говорила с папой во время приступов. Словно своей улыбкой и бодрым настроем она могла отогнать все плохое, что произошло с ней и с папой.
— Конечно, защитишь, солнышко. — Она рассмеялась.
Убрав волосы с его лба, она поцеловала его, вытерла слезы и встала.
— Пойдем, Джозеф. Нам нужно позаботиться о папе.
Маленький мальчик протянул маме руку, и она крепко сжала ее. Они пошли назад, к коттеджу.
ЧАСТЬ 1
Глава 1
АСУНСЬОН, ПАРАГВАЙ. ЮЖНАЯ АМЕРИКА
Когда врачи в частной клинике «Сан-Игнасио» сказали Николасу Царкину, что он умрет, старик мрачно кивнул, дождался ухода врачей, а потом, не говоря ни слова, оделся, сел в свой «мерседес» и проехал три квартала от клиники до угла Кале-Пальмы.
Припарковав машину, он прошел немного назад, к маленькому коммерческому банку на углу, толкнул турникет и сказал менеджеру, что хочет открыть свою ячейку.
Менеджер сразу же приказал старшему клерку спуститься со стариком в подвал: в конце концов, сеньор Царкин был ценным клиентом.
— А потом пускай уходит. Я хочу остаться один, — сказал Царкин в своей обычной резкой манере.
— Конечно, сеньор Царкин. Спасибо, сеньор Царкин. — Менеджер еще раз вежливо поклонился на прощание. — Buenos dias, сеньор Царкин.
Менеджер в синем костюме раздражал Царкина — собственно, как всегда, но этим утром его поклоны, расшаркивания и заискивающая улыбка, приоткрывавшая золотые зубы, особенно выводили старика из себя.
Buenos dias. Доброе утро. Да что в нем такого доброго?
Он только что узнал, что жить ему осталось меньше двух суток, а боль в желудке разъедала его, как кислота. Это было просто нестерпимо. Он чувствовал себя слабым, ужасно слабым, несмотря на обезболивающее. Чему тут улыбаться? Что в этом утре такого доброго?
Это последнее утро в его жизни, и теперь он знает, что ему делать.
Но, по правде говоря, Царкин чувствовал странное облегчение: вскоре весь этот обман закончится. Спускаясь за клерком в прохладу подвала, он видел свое отражение на холодной поверхности стен из нержавеющей стали. Царкину было восемьдесят два, а еще полгода назад ему давали семьдесят. Тогда он был в хорошей форме, правильно питался, не курил и редко пил. Все говорили, что он доживет до ста лет.
Они ошибались.
Отражение на стальной стене говорило о его теперешнем состоянии: худой, истощенный, он уже сейчас походил на труп, а кровотечение в желудке было настолько сильным, что Царкин чувствовал, как из него вытекает жизнь. Но у него было дело — какой бы сильной ни была боль, что бы ни говорили врачи. А когда все это закончится, он сможет упокоиться с миром — навсегда.
Если только не существует Бога и загробной жизни. Тогда ему придется расплачиваться за свои грехи. Но в этом Царкин сильно сомневался. Справедливый Боженька не позволил бы ему прожить столь долгую, наполненную событиями, богатую жизнь после всего, что он сделал. Нет, ты попросту умираешь, тут все очень просто. Тело обратится в прах, и ты исчезнешь навсегда. Не будет ни боли, ни рая, ни ада. Лишь Великое Ничто.
На это он надеялся.
Клерк открыл металлические ворота и проводил его в подвал. Комната была маленькой — шесть на шесть метров, с холодным мраморным полом. Клерк посмотрел на ключ в его руке, провел пальцем по блестящим стальным ячейкам, выстроившимся вдоль одной из стен, нашел ячейку Царкина, вытащил и открыл ее своим ключом, а затем поставил содержимое на деревянный стол в центре комнаты. После этого он удалился.
Царкин знал процедуру: нужно будет нажать на кнопку на столе, когда он захочет выйти отсюда. Он увидел, как клерк закрывает металлические ворота и поднимается по мраморным ступенькам, а потом Царкин остался один. Подвал был холодным и тихим, как морг, и старик невольно вздрогнул. «Вскоре и я буду там, — подумалось ему. — Вскоре эта боль прекратится». Присев к столу, он придвинул к себе маленький металлический ящик, вставил ключ и открыл крышку. Потом он вытащил содержимое — документы — и разложил их на полированном столе.
Здесь было все. Документы на его земли, ключ к его прошлому. Он задумался на мгновение о том, что еще необходимо сделать, о том, как приятно будет насладиться, в последний раз потакая своим слабостям. Однако на самом деле ему уже ничего не хотелось. Боль все делала невыносимым. Кроме того, он уже насладился в этой жизни всем, чем только возможно. Он собрал содержимое ячейки, аккуратно сложил документы в стопочку и положил их в старый большой конверт, в котором раньше держал некоторые из документов. Получился увесистый сверток. Потом Царкин нажал на кнопку вызова клерка.
«Уже скоро, — подумал старик, через минуту услышав шаги клерка, эхом отдающиеся на мраморных ступеньках. — Уже скоро все закончится».
Он услышал, как открываются металлические ворота, и закрыл крышку пустого ящика. Оставив ключ на столе, он пошел к воротам.
Дом стоял на улице Калле-Игуасо, на окраине города. Белый, огромный, окруженный высокими стенами, он был едва виден с дороги. Это был самый престижный район Асунсьона, но Царкин мог себе позволить жить здесь. Открыв при помощи пульта кованые ворота, он проехал по извилистой асфальтовой дорожке и припарковал «мерседес» на покрытой гравием площадке у входа в дом.