Гури буркнул что-то себе под нос, однако за стол все же сел. Поелозил на пне. С усилием отломил кусок буханки и стал жадно жевать, поглядывая на мать. Та сняла со стены кусок вяленого мяса и положила перед ним на железную тарелку. В руке Гури появился устрашающий нож с широченным лезвием. Элета не спрашивала, откуда у него подобное оружие. Не знавшие способов обработки железа шеважа обычно отбирали все, что могло им пригодиться, у поверженных врагов. Элета не хотела думать, что ее сын тоже обирает трупы своих сородичей. Нож, как в масло, вошел в мясо и легко отрезал длинный шмат.
— Вкусно, — сказал Гури, облизывая блестящие от жира губы и смахивая с бороды крошки.
— Так о чем ты пришел меня предупредить? — напомнила Элета.
— Тебе нужно уходить. Иди в замок, прячься там.
— Почему?
— Мы скоро нападем на ваше стойбище.
— Да вы уже напали! — Она спохватилась и перешла на шепот. — Сегодня будут хоронить женщин и детей. Вы с ними тоже воюете?
Гури мотнул головой и почесал бороду. Элета смотрела на сына с вызовом. Не получив ответа, продолжала:
— Уж лучше нам остаться здесь, а вам — напасть на замок. Глядишь, пользы будет больше, а невинной крови — меньше. Что ты на это скажешь?
— Нельзя напасть на замок и оставить за спиной остальных. — Гури выражался примитивным языком, но оттого не менее внятно. — Сначала мы захватим туны, а потом пойдем дальше. Так говорят наши вожди. Тебе надо уходить.
— Твои вожди много о себе мнят! До замка им не добраться, зато на пути они погубят женщин и детей.
— Замок прикрывается ими как щитом, — заметил Гури и добавил: — У тебя горит.
— Что?
— Каша горит. — Он указал на котелок над очагом. — Теперь я и правда хочу есть. В лесу одно только мясо. Скучаю по молоку.
Пока Гури неловко орудовал ложкой, Элета с грустью рассматривала сына и думала. Ей все никак не удавалось понять, почему так произошло. Кто первым начал эту страшную войну на уничтожение одним народом другого и почему ни один властелин замка, ни один лесной вождь не имеют мужества ее прекратить? Сколько еще должно прийти в этот мир горя и боли, прежде чем вернется хотя бы то время, когда шеважа и вабоны худо-бедно жили бок о бок, одни — будучи покорными пленниками, другие — милосердными хозяевами? Пусть шаткое, но все же равновесие. Сегодня о нем можно разве что мечтать. И если бы все зависело от одного человека, она бы пробралась к нему на неприступную скалу, зависшую над стремниной Бехемы, и собственноручно задушила бы или зарезала. Ведь именно из-за него погиб ее муж, а теперь на верную смерть идет единственный сын. Кое-кто ей бы даже наверняка помог. Но чего бы она добилась? Ненависти остальных соплеменников, для которых эта война давно превратилась в бесконечную месть за погибших отцов, братьев и сыновей? Они честны, они выполняют свой скорбный долг, их праведного гнева уже не остановить. Немногие из них способны увидеть первопричины происходящего, зато слишком наглядны последствия. Выжить сможет лишь один народ. Вот только какой ценой?
— Если узнают, что я рассказал тебе о наших замыслах, меня самого убьют, — вздохнул Гури. — Гел не пожалеет своего лучшего лазутчика.
— Гел? Кто это? Новый вождь? — Элета помнила кое-что из прежних рассказов сына, когда тот навещал ее значительно чаще. Тогда они мало занимали ее, словно относились к другой жизни, ей непонятной и неинтересной. Там жил ее сын, но он был свободен в своем выборе. Теперь же все, кроме нее, могли увидеть в нем и в его соплеменниках только лютых врагов, которым было необходимо мстить, мстить до полного их уничтожения. — Это он послал вас убивать женщин и детей?
— Я никого не убивал, — прервал ее Гури. — Я только лазутчик. Но у нас теперь много воинов, и Гел готовится напасть на вас здесь, прямо в вашем стойбище.
— Если твой вождь сошел с ума, это вовсе не значит, что ты должен следовать за ним. — Элета забрала пустую миску и приготовилась залить кипятком сухие сосновые иглы с листьями вербы, растолченные в деревянной чашке — излюбленный напиток ее мужа и сына.