Ночь равнодушно скрывала от посторонних глаз суетящегося перед избой человека, который спешил, двигаясь задом наперед и волоча за собой другого человека, со странно запрокинутой седой головой и постоянно цепляющимся за траву мечом.
Меч торчал у старика из-за пояса, и Ифор заметил его только тогда, когда перед самым крыльцом Лин стал внезапно упираться, будто не желая входить в чужой дом.
— Замечательно! — пробурчал Ифор себе под нос, выпутывая рукоять из длинных щупалец травы. — Тебя-то я и предъявлю как доказательство своих слов, — освободив гарду, он вытянул меч из-за пояса Лина и положил у порога, чтобы не забыть захватить на обратном пути. — Едва ли они подумают, что старик мог отдать мне его добровольно.
Задача Ифора состояла в том, чтобы протащить тело как можно дальше в избу. Когда фолдиты наведаются сюда на рассвете, они должны найти Лина последним — после хозяина в сенях и женщины, оставшейся сидеть прямо за обеденным столом посреди единственной комнаты, где ее настигла стрела в бок. К тому времени, глядишь, Лин будет выглядеть как остальные трупы и, возможно, местные решат, что между ним и хозяевами произошла кровопролитная драка. Те, кто видел Лина, когда тот выходил из терема, наверняка вспомнят, насколько он был пьян. Нужно только помочь им запутаться, вынув и унеся с собой обе стрелы: из бока женщины — от лука и из груди свера — арбалетную. Ну, кажется, теперь все, лучше не придумаешь! Пора обратно, домой, в Вайла’тун, где его ждет право иметь собственного коня с попоной, завистливое удивление соседей и сердце той, о которой он до сих пор смел разве что мечтать…
Перебираясь с противоположной стороны двора через плетень и петляя между избами в направлении частокола, отделявшего его от долгожданной свободы, Ифор подумал о своих недавних соратниках, которые скоро хватятся и его, и Лина. И что? Пускай себе! Он станет предателем для них, но зато сами они окажутся предателями для всего остального мира, а он, действительно их предавший, честным воином, не пожелавшим стать на сторону тех, кто укрывает врагов Ракли, а значит — всех добропорядочных вабонов. Только бы выбраться из туна!
Опасения Ифора оправдались: на рантах, откуда проще всего было сигануть через частокол, маячила фигура дозорного. Правда, непродолжительное наблюдение показало, что дозорный либо крайне увлечен происходящим за бойницей, либо относится к породе тех вояк, которые умудряются спать стоя.
Ифор приблизился. Дозорный не пошевельнулся.
Ифор пошарил под ногами, нашел ветку и громко сломал ее об колено. Никакого внимания. Значит ли это, что он действительно спит? Или выжидает? Но какой смысл выжидать того, кто идет со стороны изб и явно не прячется?
И все-таки, забираясь на ранты, Ифор старался не производить лишнего шума. Ему слишком хотелось, чтобы побег из туна удался без ненужных последствий, без лишних убийств и уж совсем не желательной погони.
Меч Лина он прихватить не забыл, и теперь тот надоедливо бил его по ногам. Дурацкая привычка была у старика: терпеть не мог ножны. Придется либо спрыгивать с мечом наперевес, держа за рукоять, либо бросать меч первым, а потом искать в темноте. Арбалет он из рук не выпустит ни при каких обстоятельствах.
Высота частокола даже здесь была не настолько велика, чтобы побояться спрыгнуть с него без страховки. Ифор поначалу думал воспользоваться поясом и спуститься на нем, накинув петлю на острие бревна, однако ему слишком не терпелось вырваться на свободу. Да и пояс можно было потом не суметь сдернуть и потерять уйму времени. Нет, прыгать так прыгать…
Наблюдая за поведением часового, Ифор перенес руку с мечом через частокол и разжал пальцы. Звука не последовало, значит, меч отвесно воткнулся в землю и теперь покачивается в темноте, поджидая его. То-то и оно, что в темноте. Ифор слишком поздно сообразил, что, прыгая, не будет видеть землю. Он только успел выставить вперед руки, сжимающие мертвой хваткой арбалет, услышал постукивание стрел в колчане, и вот уже острая боль ударила по пяткам, а подогнувшиеся от удара о землю колени двумя молотами чуть не раздробили скулы. Он охнул и повалился на бок, судорожно соображая, целы ли ноги.
Из-за бойницы послышался оклик очнувшегося часового:
— Кто идет!
Ифор замер, как лежал, на боку, уткнувшись носом в твердый колючий стебель и закусив губу, чтобы не застонать от нестерпимой боли в пятках. «Если такова цена за мое предательство и освобождение, я готов терпеть хоть всю ночь, — мелькнула в голове злорадная мысль. — Главное — ничего, кажется, не сломал. Только бы этот малый не стал спросонья обстреливать кусты под частоколом…»