— Ты отправил головорезов сопроводить меня к выходу из Шевата, верно?
— Верно, — без промедления ответил Кастор. — Прошлой ночью Фульмината многое пережила. Я не мог позволить нам потерять апотекария заодно с капитаном, Древним и всеми боевыми братьями, погибшими ради того, чтобы дать время на отступление Астра Милитарум. Лейтенант Тиран санкционировал задействование Севера и его братьев.
— Но головорезы могли быть в другом месте… обеспечивая безопасность капитана.
— Приказы капитана Деметра были абсолютно туманными. Он хотел оттянуть на себя как можно больше чужаков на максимально возможное время. Он не собирался покидать Шеват.
— Я надеюсь, ты хотя бы советовал ему поступить иначе, — проговорил Поликсис.
— Разумеется, — ответил Кастор, и его голос гневно задрожал. — А что бы ты приказал мне сделать? Нарушить его приказ? Отправиться за ним? Привести остальную часть Фульминаты к нему? Ты знаешь, что его поступок полностью вписывается в рамки Кодекса, и, что еще важнее, это спасло жизни. Оборона на этом хребте ничего не стоила бы и никуда бы не годилась, не сумей мы эвакуировать столько солдат из города. Он дал нам шанс отбросить чужаков, когда они сунутся к нам.
— Думаешь, те люди, что услышали тебя сегодня, продержатся, когда зеленокожие придут снова? Ты ведь не вездесущ, Кастор. Что твоя паства скажет теперь, рассеявшись по позициям? Многие ли из солдат будут черпать мужество в историях, которые ты им поведал?
— Они скажут, что видели одного из избранных Бога-Императора, — прямо заявил Кастор.
— И это тебя не беспокоит?
— А должно?
— Разве мы избранные Императора, брат? Я-то не нашел в нас никакой божественной искры, особенно когда изучал человеческую физиологию. Когда я отрезаю конечности, зашиваю раны и заново запускаю двойные сердца, в этом нет благородной красоты. Мы — нагромождения плоти, брат, измененные до неузнаваемости для выполнения единственной задачи — для войны. Мы ничем не лучше марсианских пробирочников или машин, собранных и оптимизированных для выполнения одной специфичной работы. Мы ничуть не более божественны, чем окружающие нас солдаты, это уж точно. Если не менее. Разве не ты учил, что слава людская зиждется в самой природе человека? А нас я, как медике, не спешил бы называть людьми. Мы уже давно не люди.
— Ты злишься, — ответил Кастор более спокойным голосом. — И это не делает тебе чести, брат. Ради нашего же блага я забуду о том, что ты сейчас говорил.
— Полагаешь, я сказал это все только ради того, чтобы подразнить тебя, младший братец? Считаешь меня настолько мелочным?
— Я полагаю, что обычно ты, Поликсис, действуешь и мыслишь благоразумнее меня, и я предлагаю тебе воспользоваться этим своим свойством, чтобы задаться вопросом, чем рождены твои слова. Загляни себе в душу и пойми, что сейчас за тебя говорили боль и лишения вчерашнего дня.
Поликсис глубоко вздохнул вместо ответа и принудил себя задуматься над советом капеллана. Часть его рассудка уже осознавала правоту Кастора. Другая же хотела отвергнуть подобные мысли. Он задумался, как часто это случалось в их детстве, когда они яростно набрасывались друг на друга.
— Меня тяжело ранила смерть брата-капитана, — признался Поликсис. Когда его гнев понемногу улегся, он заговорил медленнее. — Мне нелегко нести бремя потерь и помнить всех погибших в этой кампании братьев. Ты знаешь, что всем им было непросто со мной. Я старался как можно лучше исполнять свою роль ротного апотекария, дистанцируясь от всего, но даже после стольких лет…
Он осекся, но Кастор продолжил за него:
— Я тебя уверяю — ты не улучшил бы свои навыки апотекария, если бы отстранился еще сильнее от своих пациентов. Твоя собственная натура обеспечила тебе занятие. Это одновременно и благословение, и проклятие — проклятие остро переживать каждую потерю, но и благословение в том, что от этого ты не перестаешь стремиться помогать страждущим. В нашем братстве нет тяжелее поста. Мы все воины. Как ты сказал, мы все были созданы для этого. И лишь от тебя ожидают, что ты разменяешь навыки безупречного убийцы на помощь и исцеление. Это твое стремление защищать людей позволяет тебе заботиться о раненых. Тебе не стоит подавлять это стремление. Я бы забеспокоился куда больше, если бы ты ничего не ощущал при виде павших братьев.
Поликсис кивнул:
— Спасибо, брат. Я должен был выговориться.
— Ты не одинок, — ответил Кастор. — Помни об этом. Мы все переживаем из-за вчерашних потерь. Так и должно быть — каждый из погибших стал примером для ордена. И это мой долг — удостовериться, чтобы мы все продолжили сражаться, не впадая в более мрачные чувства — горе, вину или подавленный гнев.