— Убей! Убей! Смерть ему! — кричала толпа.
Утер хищно усмехнулся и склонился над Аррием.
— Хочешь ли ты сказать что-нибудь в свое оправдание? — спросил он. — Хотя, что ты можешь сказать?
— Пощади…, — размазывая по лицу слезы и грязь, проскулил Луций. — Пощади, господин!
Утер резко приподнял его за тунику и взглянул ему прямо в глаза.
— Сейчас я убью тебя, тварь, — сказал он. — Но хочу, чтобы ты знал, почему умираешь. Ты ответишь мне и Господу за Дероха, за Хелога, за Донарта. За всех, кто остался лежать на поле смерти при Деоле. За двенадцать тысяч славных воинов, которых ты обрек на смерть своим предательством. Тебе и теперь нечего мне сказать, ублюдок?
— Пощади…
Утер швырнул его на землю и вынул меч.
— Приговор вынесен. Смерть предателю. Видит Бог, роль палача мне претит, но ради моих павших товарищей я сделаю это сам. На колени, скотина!
Уже ничего не соображая, охваченный ужасом, Аррий медленно встал на колени.
— Да свершиться правосудие!
Утер поднял оружие, но, вопреки всем ожиданиям, не отсек предателю голову.
Крутанув меч, он вонзил его в живот Луция и резко дернул. Кровь хлынула на пыльную землю, вывалились кишки. Аррий со стоном упал, напрасно пытаясь зажать руками страшную рану, а Утер стоял над ним, глядя как тот бьется в последней агонии.
Предатель умирал около четверти часа и все это время бывший король, не двигаясь, смотрел на него. Может быть, он вспоминал погибших друзей, чьи отомщенные, наконец, души сейчас ликовали на небесах.
Пресыщенная кровью толпа расходилась молча. Разошлись и их воины — большинство направлялось в таверны, спеша промочить горло после наполненного смертями и свершившейся местью такого длинного дня. Рядом с Утером остался один лишь Фульциний. Он тоже смотрел на мучения того, по чьей вине они попали в этот городок, где окончилась жизнь, той, кого он любил, но радости он не чувствовал. Эта смерть, как и смерть Сигерика, не могла вернуть ему Ливию.
«Боги, почему же вы так жестоки?», — думал он. «Этот мир мне и так чужой.
Но вам этого мало. Вы забираете всех, кто мне дорог. Одного за другим.
Сначала друзья, потом… Что у меня осталось? Что теперь у меня осталось?
Ради чего еще стоит жить?»
— Всё, — сказал вдруг Утер, повернувшись к нему. — Змея, наконец, издохла.
Пусть падаль останется здесь. Пойдем выпьем, друг Марк. Тебе это нужно. Да и мне тоже, пожалуй…
Сначала послышался звон ключей, потом лязгнул тяжелый железный засов, и дверь с недовольным скрипом отворилась. Она определенно не любила открываться и выпускать на волю узников.
Петрей прищурился и поднял руку, заслоняясь от яркого света — глаза успели привыкнуть к темноте. В дверь просунулась голова бургундского стражника.
— Римлянин, выходи, — сказал он и отступил в сторону.
Центурион поднялся на ноги, почти не сомневаясь, кого он увидит за дверью.
Он не ошибся, в коридоре стоял Феликс. Покачав головой, священник с неудовольствием оглядел узника.
— Пошли, герой, — сказал он. — Хотел бы я знать, для чего ты устроил все эти ночные безумства. Какая муха тебя укусила?
Петрей невозмутимо пожал плечами, но отвечать не стал — не хватало еще болтать при стражниках. Все то время, что они шли через широкий двор лугдунской крепости, говорил один только Феликс.
— О чем ты только думал? — сокрушался он. — Мне пришлось самому обратиться к королю Гундиоху. Но и моего слова было бы мало. Хорошо еще, добрый Патий согласился за тебя заступиться. Хотя и сделал он это скрепя сердце. Два епископа за тебя просили! Это ты понимаешь? Впрочем, нечестивый Гундиох мог и не прислушаться к нашим словам, да за тебя поручился некий Хаген и еще какой-то бургундский офицер — настоящий титан, судя по виду. Мне показалось, их заступничество в глазах старика было более весомым, чем наше. Ну да, слава Богу, тебя все же выпустили.
Они остановились перед воротами, ожидая пока их откроют. Здесь же у ворот стражник вернул Петрею отобранный при задержании меч.
— Это же надо додуматься — ограбить греческого купца! За этим ли мы прибыли в Лугдун? Я был о тебе лучшего мнения, Петрей!
— Я и сам был о себе лучшего мнения, — сказал центурион, едва они покинули крепость. — Надо было прирезать грязного развратника. Зря я Лутация пожалел.
— Как?! Ты еще и убийство готов был совершить?! Впрочем, о чем я толкую…