– Ну, оправилась? – спросил Хэнк, в его голосе все еще слышалось осуждение.
Она огрызнулась:
– Прекрати.
– Ага, – ответил он и, включив сигнал поворота, остановился за шеренгой автомобилей, направлявшихся к церкви.
Они молчали, пока автомобиль двигался к стоянке.
Лена взглянула на маленькое белое здание. Ей не хотелось туда идти. Она никогда не любила церковь, и в двенадцатилетнем возрасте ее даже выгнали из воскресной школы за то, что она вырвала страницы из Библии. Когда Хэнк набросился на нее с упреками, она сказала ему, что сделала это от скуки, но правда была в том, что Лена терпеть не могла правила. Она возмущалась, когда ей приказывали что-то делать. Авторитеты для нее не существовали, пока она сама не убеждалась, что того или иного человека следует уважать. Единственная причина, по которой она стала хорошим копом, заключалась в том, что, работая «в поле», она была самостоятельна и сама могла отдавать приказы.
– Та девушка, – Хэнк продолжил разговор как ни в чем не бывало, – как печально то, что она совершила.
– Да, – согласилась Лена и пожала плечами, ей не хотелось об этом думать.
– Люди запутываются, я так считаю, – сказал Хэнк. – Не просят о помощи, а потом становится слишком поздно. – Он сделал паузу и повторил: – Потом становится слишком поздно.
Он знала, на что он намекает. Он сравнивает ее с погибшей девушкой. Возможно, на последней странице брошюры общества анонимных алкоголиков прочитал указания о том, что следует делать в критических ситуациях. А еще там просили вписать в отведенную для этого строку имя спонсора и номер телефона.
– Если бы я собралась покончить жизнь самоубийством, то сделала бы это в первый же день после возвращения домой, – резко ответила Лена.
– Я не тебя имел в виду, – сказал Хэнк.
– Глупости, – прошипела она, и, помолчав, сказала: – Я думала, что ты скоро уедешь домой.
– Уеду, – подтвердил он.
– Ну и хорошо, – заявила она.
В этот момент она верила тому, что сказала. Хэнк жил в ее доме, после того как она выписалась из больницы, и Лену раздражало то, что он вмешивается в ее дела.
– У меня там бизнес, – сказал он, словно его жалкий бар на окраине Риса не уступал «Ай-би-эм». – Мне нужно вернуться. Уеду сегодня, если ты этого хочешь.
– Хорошо, – сказала она.
Ее сердце застучало при мысли, что ночью она останется одна. Лена не хотела, чтобы Хэнк жил в ее доме, но знала, что, если он уедет, она не будет чувствовать себя в безопасности. Даже днем, во время работы, когда Хэнк отлучался, чтобы посмотреть, все ли в порядке с его баром, она страшно боялась, что он попадет в аварию или просто решит не возвращаться. Тогда Лене придется жить одной в темном пустом доме. Хотя Хэнк был нежеланным гостем, он тем не менее защищал ее.
– У меня есть чем заняться, – сказал он.
Она молчала, но мысленно повторяла свою мантру – пожалуйста, не оставляй меня, пожалуйста, не оставляй меня. У нее сжималось горло от желания сказать это вслух.
Автомобиль дернулся: Хэнк нашел место на стоянке возле церкви. Старый «мерседес» несколько раз качнулся взад и вперед и успокоился.
Хэнк глянул на Лену, и она поняла, что он знает ее мысли.
– Хочешь, чтобы я уехал? Скажи когда. Могла бы и раньше меня попросить.
Она прикусила губу. Ей хотелось почувствовать вкус крови. Искусственные зубы при этом сдвинулись, и, вздрогнув, она приложила руку ко рту.
– Что? Не можешь сказать?
Лена всхлипнула.
Хэнк отвернулся от нее. Ждал, когда она возьмет себя в руки. Она знала, что он мог спокойно смотреть, как в баре случайный посетитель напивается в хлам или ловит кайф, добыв дозу зелья, но слез Лены переносить не мог. Знала также, что он ненавидит ее за то, что она плачет. Вот к Сибил он относился, как к ребенку, всегда о ней заботился. Лена была сильным человеком, ни в ком не нуждалась. Перемена ролей оказалась для него шоком.
– Тебе нужно показаться терапевту, – сердито рявкнул Хэнк. – Вот и твой шеф говорит тебе то же самое. Это необходимо, а ты не слушаешься.
Она раздраженно покачала головой, не отрывая ото рта руки.
– Незачем выезжать на происшествия, – произнес он тоном осуждения. – Ложись в девять часов, вставай попозже. Ты о себе совсем не заботишься.
– Я о себе забочусь, – пробормотала она.
– Иди к терапевту, или я сегодня же уеду.
Он положил ладонь на ее руку, заставляя ее повернуть голову.
– Я серьезно говорю тебе, детка.
Неожиданно выражение лица его изменилось, и суровые морщины разгладились. Он отвел назад ее волосы. Хэнк старался вести себя с ней по-отечески, но его легкие прикосновения напомнили ей о том, как трогал ее насильник. Та нежность была самым страшным воспоминанием: мягкие поглаживания, осторожное использование языка и пальцев, с тем чтобы вызвать у нее возбуждение, страшно медленный половой акт. Казалось, что он не насилует, а занимается с ней любовью.
Лену затрясло, она не могла унять дрожь. Хэнк быстро убрал руку, словно понял, что прикоснулся к чему-то мертвому. Лена дернулась и стукнулась головой об окно.
– Никогда больше не делай этого, – предупредила она, но в ее голосе был только страх. – Не прикасайся ко мне. Никогда так меня не трогай. Слышишь?
Она задыхалась, пытаясь унять поднимавшуюся к горлу желчь.
– Знаю, – сказал он и спрятал руку за спину. – Знаю. Извини, пожалуйста.
Лена потянулась к дверной ручке, несколько раз промахнулась – так сильно дрожали ее руки. Она вышла из машины, глотнула воздух. Жара обволокла ее, и она зажмурилась, пытаясь не связывать воедино жару и сны о том, как она плывет по океану.
Позади себя услышала знакомый дружелюбный голос.
– Привет, Хэнк.
Это был Дейв Файн, проповедник.
– Доброе утро, сэр, – откликнулся Хэнк.
Голос у него был куда добрее, чем когда он разговаривал с Леной. Она и раньше слышала от него такие доброжелательные интонации, но только в обращении к Сибил. Лену он всегда лишь критиковал.
Прежде чем повернуться, Лена постаралась привести дыхание в норму. Улыбаться она не могла, но слегка приподняла уголки губ. Должно быть, проповедник принял это за болезненную гримасу.
– Доброе утро, детектив, – поздоровался Дейв Файн.
Пасторское сочувствие впиталось Файну в кровь, и это было хуже, чем все, что сказал Хэнк в машине. Последние четыре месяца Хэнк подталкивал Файна к Лене, хотел, чтобы та поговорила с духовным отцом. Проповедник был также и психотерапевтом. Во всяком случае, он так утверждал. По вечерам он принимал пациентов. Лена не хотела говорить с ним о погоде, а уж тем более о том, что с ней произошло. И дело не в том, что Файн не казался ей достойным христианином, а в том, что последний из всех людей, с кем Лена могла бы говорить об этом, был проповедник.
Она коротко поздоровалась и прошла мимо, прижимая к груди сумку, словно старая дама на распродаже поношенных вещей.
Лена спиной почувствовала его взгляд. Слышала, как Хэнк извиняется за ее поведение. Священник ни в чем не виноват – человек он был хороший, – но она ничего не могла сказать так, чтобы он понял.
Лена ускорила шаг, смотрела прямо перед собой. У входа в церковь стояла толпа. Люди расходились, давая ей дорогу. Лена поднималась по ступеням, стараясь идти медленно, на самом деле ей хотелось вбежать в здание. Все, за исключением Брэда Стивенса, который по-щенячьи скалил зубы, улыбаясь ей, находили себе другой интересный объект. Мэтт Хоган, ставший партнером Фрэнка Уоллеса, сосредоточил свое внимание на сигарете: зажигал ее с таким видом, будто держал в руке ядерный заряд.