Баркер подбирает их и внимательно рассматривает, словно до сих пор сомневается, неспособный определиться.
— Да к чёрту, – выпалил тот и закинул в рот всё, что держал в руках.
Вкуса – никакого. Наркотик чистый.
Он трёт глаза и хрустит шеей, затем – пальцами. Наручные часы показывают полночь. Ровно.
Уже через полчаса по телу начинает разливаться жар – такой, какой с лёгкостью смог бы расплавить его внутренности. Температура тела повышается с немыслимой скоростью, заполняя его чувством призрачного умиротворения доверху, пуская по венам абсолютное спокойствие. Пульс учащается. Сердце бьётся так сильно, будто готовится проломать ему рёбра, вот только его это не волнует.
Ричард ложится на кровать и закрывает тяжёлые веки руками, растирая их, словно бы в попытке разогнать жар. В нём разрастается сгусток мощной энергии: она плещется в крови и приливает к сердцу, выжигает самые настоящие озоновые дыры, делает круг,
(«кольца сатурна кольца сатурна кольца сатурна»)
возвращается обратно, делится на два мощных течения и, сталкиваясь, взрывается
(«звёздная пыль»)
в грудной клетке. Взрыв вырывается смехом из пересохшего горла и Рик подскакивает, начиная смеяться заливисто и звонко, задыхаясь и кашляя, как больной ангиной. Только он подумал об ангине – горло стала дереть боль, а конечности превратились в ватные. Он широко распахивает веки.
Мир сияет.
Окружающая среда мерцает в лучах чёрного солнца, нависшего над ночным небом. Все краски ярко вспыхивают, становясь ярче, почти ослепительно. Энергия продолжает расходиться морскими волнами, как если бы в нём – целый океан, мир, тайна,
(«эпицентр»)
покрытая ледяным мраком. Энергия вьётся и пронизывает всю материю: она есть в дышащих картинах и статуэтках, вложена, как закладка, в страницы лежащей на столе книги, течёт сквозь растягивающиеся вширь и ввысь стены, отскакивает молекулами от плазмы на стене, сочится в дыхательные пути и оседает на бронхи. А затем стены сливаются с потолком и полом. Мир вокруг живой, как никогда.
Он теряет ориентацию в пространстве, когда встаёт с кровати.
Баркер осматривает свои ладони, вглядывается в жилистое предплечье с татуировкой; Цербер оживает.
Чёрная собака злобно скалится, обнажая неровные клыки всех трёх голов, и разевает пасть. Пёс рычит и грозно лает, испепеляя взглядом пустых глаз. С нижней челюсти одной из голов стекает тонкая нить слюны, затем рвётся.
Парень трясёт головой и снова трёт глаза.
Вся его квартира почти как оживший рисунок, нанесённый акварелью на бумагу из целюлозы. Ему трудно осознать, что стены имеют границы, что границы есть у пола и окон, ведь для него они – сплошное живое пятно. Дышащее пятно. Он пробует дотянуться до стены, но его словно отбрасывает.
Ричард дышит глубоко, вдыхает медленно, выставляя одну руку вперёд. Прислоняется к расплывающейся стене, медленно опускается вниз, чувствуя, как она прогинается под ним.
Пока что всё неплохо.
Баркер вскидывает голову к потолку, который сверкает белым, как бриллиант на свету. Синяя картина с противоположной стены наблюдает за ним несуществующими глазами. Реальность расходится водяной рябью.
Картина.
Мысли вскипают, идя неразборчивой строкой, как только он думает о том, для чего всё это начал.
Воспоминания с убийственной внезапностью обрушиваются на голову, подобно свалившимся с полок тяжёлым томам на пару-тройку тысяч страниц. Картинки с ошеломляющей скоростью сменяют одна другую: память возвращает его в ночи первых убийств. Ричарду вспоминается, как он плоскогубцами затягивал железный провод на шее второй жертвы – голубоглазой Юнис с длинными подкрученными ресницами, как резал по фасциям тело Мии, а затем отмывал ванную отбеливателем, какой токсичной была вонь и как кровь стекала по трубам; вспоминаются слёзы и трупное окоченение, вырванное из груди сердце в формалине, побелевшее от времени, и отрезанная крашеная грива… А ведь то же поначалу он хотел сделать и со Скарлетт?
(«скарлетт скарлетт скарлетт»)
Глаза привыкают к тому, что мир стал журчащим ручьём, в котором каждый звук можно пропустить сквозь себя и даже дотронуться, ведь звуки повисают в воздухе, как ноты в тетради, теперь звуки можно потрогать. В потолке ему видится калейдоскоп из изображений – картины Вермеера, «Снятие с креста» Рембрандта и «Давид с головой Голиафа» Микеланджело де Караваджо сливаются в нечто одно, целостное и всеобъемлющее; барокко превращается в постимпрессионизм Ван Гога, расплывается экспрессионизмом Мунка и Пикассо, смазывается сюрреализмом Дали и взрывается над головой. Осколки одних картинок складывают новые.
Ричард выдыхает восхищение. Ричард чувствует, что больше не может двигаться.
(«скарлетт скарлетт скарлетт»)
Картины над ним исчезают, их выедает яркий белый свет. Его бросает в холод, будто мозг со всех сторон обкладывают кусками колотого льда. Голова безвольно падает набок.
Картины. Картины и Скарлетт. Тёплое глубоководное течение, «Ромео и Джульетта» в красной обложке, жидкий свинец во рту, растягивающиеся отражения и Скарлетт.
(«что
их
объединяет»)
Болезненное вдохновение и битое стекло. Неконтролируемый поток мысли, поток энергии, поток холода,
(«что
их
объединяет»)
воодушевление в семь утра и кровь на полу, кровь в постели и красные разводы на коже, взрыв, феерия, искры, отсутствие следственно-причинной связи,
(«что»)
отсутствие чего-либо, поломка в сознании, неспособность, когнитивный диссонанс,
(«что происходит»)
а-в-а-р-и-я. Дым – серый, угольно-чёрный, едкий и липкий, всасывающийся в кровь и одежду, дым в его голове, синие «Данхилл», стол, треск, порванная ткань,
(«кто в отражении»)
тишина. Колюще-режущая. Топящая. Топящая. Ледяная. Топь. Дно.
(«кто в отражении»)
Единственное, что ему подвластно – шея. Всё, что что он может – сфокусировать взгляд и повернуть голову. Время перестало существовать тогда, когда стрелки часов расплавились прямо у него на глазах.
Рик смотрит – долго и упрямо, со всей концентрацией, на которую способен; взглядом впивается в зеркало, в котором отражается вовсе не он – там, по ту сторону стекла, на полу сидит совсем не Ричард. У существа с той стороны – клыки острые, как бритвенные лезвия, а изо рта ручьём льётся тёмная кровь.
(«кто в блядском отражении»)
Отражение улыбается. Улыбается во весь рот – так, что кожа по уголкам начинает трещать. Начинает и заканчивает, ведь лицо твари рвётся; она скалится, выкатывая глаза. У неё – когти, как у животного, которыми она тянется к уродливому лицу. Она меняет глаза местами.
В горле Баркера застывает крик. Ужас разрастается в груди высоким деревом, а его голые ветви пробивают лёгкие, вызывая адскую боль. Он начинает задыхаться, пока отражение отросшим ногтем вырывает правый глаз.
Ричард слепнет.
От него остаётся только зияющая пустотой чёрная глазница. Его глаз, истекающий кровью и вязкой прозрачной жидкостью, что скатывается по руке существа вниз к локтю, подцеплен когтем под пульсирующий длинный нерв.
Сердце ломает грудную клетку изнутри.
Отражение скалит зубы и разевает пасть, кладёт вырванный глаз на раздвоенный опухший язык и съедает его.
Ричард понимает, что что-то склизкое прошлось по его горлу, мерзкое настолько, что захотелось выблевать. Зрение не возвращается, а он до сих пор неподвижен, скован по рукам и ногам. Тварь глотает его правый глаз, который через секунду выкатывается обратно в глазницу, возвращая возможность видеть.