Она почти готова кричать, когда он продолжает пялиться в трижды проклятую «Лолиту», ничего не говоря.
— Знаешь, кто это написал? – на выдохе проговаривает Гилл. — Есенин. Кровью. Перед смертью. Здорово, да?
Она нетерпеливо стучит ногой по полу.
— Я скоро буду вести хронологию твоих разговоров со мной. Точнее, их отсутствия.
Баркер уже на последних страницах, и это, наверное, вселяет в неё надежду.
— «Лолита» – омерзительный роман с ненадёжным рассказчиком, дающий одну только точку зрения на все четыреста страниц, – фыркает она.
Ей от чистейшего сердца хочется послать Ричарда нахуй, но желание разговорить его превозмогает.
— Я тебе в глаза ножницы воткну, чтоб ты никогда больше не смотрел ни на кого, кроме меня.
— Ревнуешь к книге?
Чёрные, слегка посветлевшие, глаза наконец фокусируют взгляд на ней. Рик неспешно разминает шею, когда захлопывает книгу, откладывая её в сторону. Он, словно вырвавшийся из оков транса, трёт закрытые веки. Устало зевает.
— Я уже подумала, ты умер, – криво ухмыляется Гилл, так и не перестав стучать ногой.
Ричард смотрит на часы.
— Три часа ночи, – Баркер цокает языком. — Ты почему не спишь?
— Серьёзно? – взвизгнула Скарлетт. — Почему не сплю? Я тебя скоро по стене размажу, серьёзно говорю, – взрывается. — О, да как вообще можно спать с мыслью о том, что ты со мной не разговариваешь? И, кстати: какого чёрта это было?
— Было что? – непонимающе морщится тот. — Я читал.
— Двое суток подряд?
— Эм… Да?
— Безвылазно и почти не выходя из библиотеки?
Рик пожимает плечами:
— Считай, я постиг дзен.
— Ты идиотизм постиг, а не дзен! – воскликнула она с раскрытым от возмущения ртом.
— Я не устану повторять, что тебе никогда ничего не нравится, – Ричард состроил гримасу, затем приняв задумчивый вид. — Уберёшь потом.
— Почему ты не наймёшь для этого… Кого-нибудь?
— Твой вопрос возглавляет десятку тупейших вопросов, которые я когда-либо слышал в своей жизни, – тяжело вздохнул он. — Потому что у меня есть руки. Рабочие. И ноги тоже. А ещё – куча техники, на которой нужно только кнопку нажать, и она сделает всё сама. К тому же, я не терплю чужих людей ни здесь, ни у себя в квартире. Да, можешь потешить своё эго, – добавляет, когда замечает усмешку, заигравшую на её губах. — Так или иначе: это тупо. Да и… Меня уборка успокаивает, – Рик поднимается, проходя к шкафу.
— Так что за комната? – вновь спрашивает Скарлетт, явно заинтригованная.
— Хлам всякий, – Баркер отмахнулся, заметно помрачнев. — Ничего увлекательного.
— Ты запер её, – напоминает Гилл, поднося ко рту указательный палец правой руки. Она быстро одёргивает себя, понимая, что снова вгрызлась в пластину ногтя.
— Запер, – кивает он.
— И что там?
— Явно не игрушки из ближайшего секс-шопа, – прыснул Рик.
— А было бы неплохо.
— Что-что? – он оборачивается.
— Ничего.
Ричард ухмыляется, вдавливая пальцы в мягкий переплёт:
— Я тебя услышал.
Ему, какого-то чёрта, вся ситуация кажется комичной: и попытки Скарлетт привлечь его внимание, и то, насколько далеко она готова была ради этого зайти.
Первые несколько часов даже касаться её было противно: он чувствовал грязь на кончиках пальцев в то время, как кожа покрывалась язвами. Почему-то до сих пор не верится, что Скарлетт – та Скарлетт, которую он знал и та, к которой привык – способна на нечто подобное.
Ричард, в каком-то смысле, в своих девочек
(«не жертвы»)
был влюблён. В каждую из них. Он ни за что бы не захотел причинять им боли, ни за что бы не заставил страдать, ведь они – особенные. Они – наиболее значимые, дорогие для него вещи, бессмертные нимфы и приток бесконечного вдохновения, те, кто поддерживают гармонию в душе и сохраняют порядок с чистотой внутри черепа. Рик, вне всяких сомнений, любит их.
Но ему страх ломает хребет, когда он понимает: одна живая девушка начинает заменять пятерых мёртвых.
Ужас плотно смыкает свои челюсти, в клочья раздирая желудок; паника создаёт путаницу из бессвязных мыслей. В горле сохнет. Так быть не может, так быть не должно.
— Ты читал её впервые?
Мягкий голос окутывает сознание и Рик почти сдаётся. Сдаётся, забывая то, о чём размышлял накануне: о жестокости, живущей внутри её тела и жестокости, поселившейся в нейронах его воспалённого мозга.
— Нет, – отвечает, поворачиваясь. — Перечитываю в третий раз и пытаюсь понять концовку.
Ричард и вправду убивал ради искусства. Только и исключительно. А ради чего убивала она?
— Там нечего понимать, – прыснула Гилл. — В итоге педофил гниёт в тюрьме, там, где ему и место. Справедливо же, нет?
Фантомная кровь, температурой с воду из горячего источника, до сих пор скатывается по его запястьям вниз. Он перестал спать.
— Нет, – довольно улыбается, падая в кресло. — Всё иначе.
Только и исключительно ради искусства. Но запретный плод сладок: Баркер раскрывает рот, как когда-то Ева раскрыла его в Эдеме. Только искусство, тогда почему ему начинает нравиться впитывать чужую боль?
— А как ещё?
Рик вздыхает:
— Не было никакой тюрьмы. Не было убийства Куильти, как не было и взрослой Долорес с её мужем. Ничего не было.
Скарлетт морщится:
— И что ты пытаешься этим сказать?
Он вскидывает голову к потолку:
— Гумберт всё это выдумал.
Она смеётся, шагая к нему вальяжно.
У него внутри что-то раскалывается.
— Видишь ли, – начал Баркер, вытаскивая сигарету из новой пачки. — Если приглядеться к картине, то можно заметить некоторые детали, не вписывающиеся в общую композицию. Как, например, болезнь Ло, – он чиркает зажигалкой. — Как понятно из контекста, девочка часто болела. Её забрали в больницу с температурой за сорок, – Рик делает глубокую тягу, — и, скорее всего, там она и умерла.
Скарлетт прыснула:
— И с чего такие выводы?
— Помнишь сцену с убийством Куильти? – снова поднимает голову, так как Гилл уже стоит за его спиной, руками упираясь в спинку кресла. — Там, где он уворачивался от пуль, как герой из комиксов «Марвел», а потом ещё и бегал по дому, истекая кровью?
— Н-ну?
— То-то же, – довольно цокнул языком он, почувствовав её руки в своих волосах. — Если перечитаешь её, то заметишь, как расплывчато всё описывается. Происходящее напоминает смазанный сон. Да и, честно сказать, я не думаю, что человек может быть таким бодрым и преисполненным силы, когда у него в бедре или в боку парочка свинцовых плевков.
— Допустим, – кивнула Скарлетт, продолжая перебирать пряди чёрных волос. — Ещё доказательства?
— Последние сорок страниц и есть доказательством. Всё, что Гумберт пишет потом – его попытка искупить вину. За смерть девочки. За насилие над ней. Не знаю, за что угодно, но он чувствует себя виноватым, по этой же причине выдумывает благородную концовку, где отдаёт Долорес все свои деньги и имущество, говорит, что любит и всё в этом роде. И плюс ко всему: в книге есть логические несостыковки, непосредственно касающиеся хронологии.
— Может, ошибка автора, – пожимает плечами Гилл, ногтями проводя вдоль его шеи.
— Неа. Что угодно, только не она. Именно эта ошибка ужасно грубая, и я всё так же не верю, что Набоков мог её допустить. Так что…
— И какая же? – вздыхает Скарлетт, наклоняясь.
— Абсурдная: Гумберт утверждал, что написал этот роман за пятьдесят шесть дней. Так что, – повторяет Ричард, ощущая её дыхание на коже. — Моя теория верна. Наверное.