Изначально всё должно было быть слегка не так (хотя бы потому, что Скарлетт могла оказаться мёртвой), но эта версия событий ему тоже подходила. Привязываться к живым людям не так легко, зато гораздо приятнее и в каком-то смысле – интереснее.
Странно и пугающе: всё больше времени Рик проводит дома. Тяги шляться по различным мероприятиям у него больше не наблюдается, в общем-то, как и желания обдалбываться до фракталов на стенах. Как ему и свойственно, периодами он пытается противостоять, но выходит из рук вон плохо. Естественно, от друзей приходится выслушивать за то, что он «превращается в подкаблучника и пуссибоя» и «ради какой-то тёлки» отказывается от привычного образа жизни. Только Скарлетт и сама шутя спрашивает, не заболел ли он.
(Рик чувствует себя лучше, чем когда-либо)
Он стоит в дверях её комнаты, когда она в глубокой задумчивости смотрит куда-то в стену, фокус смещая на чёрные навесные полки. Скарлетт разбавляет монохром его квартиры яркими деталями и цветами с суккулентами – единственными, пожалуй, живыми организмами, о которых может и хочет заботиться. Невероятно.
Баркер бегло осматривает преобразившееся помещение, про себя отмечая, что выглядит это всё довольно неплохо: перестановка мебели, кучи элементов декора, правильно подобранная цветовая палитра – перемены идут только на пользу.
— Мне не нравится, – внезапно выдаёт она после долгого зрительного изучения.
— Что конкретно? – прыснул Рик.
— Не знаю. Что-то не нравится, но я пока не могу понять, что именно.
— По-моему, всё замечательно, а ты просто ищешь лишний повод доебаться, – изрёк он. На самом же деле, замечательной на фоне неплохо обустроенной комнаты выглядела сама Скарлетт. Произнести это при ней идеей было бы тупой, но мысли уголовно не наказуемы, не материальны и, что более важно, защищены лучше, чем базы данных корпорации «Эппл», потому он, наверное, имел полное право так думать.
— Потому что мне никогда ничего не нравится? – гадает та, меняя вещи местами. На столе – ярко-красный блокнот со стилизованным белым кроликом, что в лапах держит часы. «Алиса в Стране чудес», ого.
— То-то же, – кивает Рик, пересекая порог комнаты, между тем продолжая следить за странным (и бесцельным, наверное) ритуалом передвигания вещей.
— Я тебя не впускала, вообще-то.
— Да я и в дверь так-то не стучал.
Баркер, подойдя, убирает механический карандаш в сторону.
— Графика, значит, – вымолвил он, начав разглядывать первый, незаконченный набросок.
— И вещи мои трогать тоже не разрешала, – она вздыхает. Он не обращает внимания.
Ему даже интересно становится, что ещё Скарлетт от него скрывала, пока листает белые страницы. Портреты, в основном: не академическая точность, но свой стиль, проглядывавшийся даже в штрихах, имелся.
— Давно этим занимаешься?
Поначалу – ничего особенного: только женские лица, изредка – кисти рук. Ближе к середине Рик находит то, что приковывает его внимание.
— Пару лет, – Скарлетт снимает со стены картину среднего размера и ставит рядом, придвигая к стене.
Как сцена из жуткого комикса, на рисунке был изображён силуэт девушки в белье, упавшей на пол. Рядом с ней – тень руки, сжимающей массивный предмет. Средней длины волосы и пустой взгляд. Вверху страницы аккуратными буквами выведено: «Пойдём, покажу тебе кое-что».
Ха-ха.
— Вау, – он одобрительно кивает. — Ты, получается, тоже художница?
— Все люди – художники, – Скарлетт пожимает плечами, что-то ища в ящиках тумбочки.
— Ага, но не все художники – люди, – прыснул Баркер, переворачивая. Через пару-тройку страниц он находит то, что ожидал увидеть: топор, со стали которого стекает жидкость, зарисованная тёмным, нечто, похожее на внутренние органы, и отколовшаяся от черепа челюсть на полиэтиленовом покрытии. «Мы поступили правильно. Ты веришь мне?»
— Критики насчёт анатомии и прочего не приемлю, говорю сразу, – она застилает свою постель.
— Я – последний человек, который будет тебя критиковать, знаешь же.
Третий набросок – незаконченный: виднелись контуры скальпеля, глубокие царапины и след от карандаша, что уже стёрт.
— Знаю, солнце, – Скарлетт взбивает подушку.
Ричард захлопывает альбом, возвращая на законное место. Он объедает яблоко, оставляя один только хвостик, который спустя секунду летит в мусорную корзину.
— Только не показывай те рисунки никому, хорошо? – Баркер произносит это как нечто саморазумеющееся. — Нам лишние проблемы не сильно нужны.
— Говоришь, как мой отец, – поморщилась та. — Хорошо, папочка, как скажешь.
— Блять, фу, – выплюнул Рик. — Не говори так больше никогда. Дэдди-кинк – мерзкая хуйня для педофилов. Два пальца в рот, я пошёл блевать.
— Серьёзно? У меня получилось задеть твою тонкую душевную организацию? – Скарлетт плюхнулась на кровать.
— Меня аж передёрнуло, спасибо.
— И это говоришь ты, – Гилл склоняет голову набок. — Я не буду напоминать тебе о том, чем мы занимались два месяца назад.
— Если мне когда-нибудь придётся выбирать, я предпочту выебать труп, чем ребёнка.
— Ты такой благородный, тошнит, – резко скривилась она. — Это изнасилование, так или иначе.
— Только изнасилование живого человека, ребёнка в особенности, ломает психику, в то время как трупу абсолютно похуй, что с ним там будут делать. Это просто жестоко. Без всякой причины.
— То есть, насиловать – жестоко, а убивать – нет? – недовольство чётко вырисовывается на её лице. — Я твоей логики уловить вообще не могу.
— Да, блять, я ведь именно это и сказал, – Рик закатил глаза. — Психическое состояние, как по мне, важнее физического. Насилуя кого-то, ты отбираешь у него желание жить, рушишь жизнь человека до самого основания. Я и приблизительно понять не могу, что девушки испытывают после такого, но могу с уверенностью сказать, что это – пиздец. Полный, причём.
— Подожди, – нервно хохотнула Скарлетт. — Это что, жалость? Хочешь сказать, тебе жаль жертв изнасилования?
— В этом есть что-то странное?
Она выглядит так, словно вот-вот взорвётся.
— А тех, кого ты убил, тебе не жаль? – спрашивает Гилл, снижая голос. Губы тянутся в подобии оскала.
— Тем, кого убил я, почти не было больно. Я не издевался над ними
(«как это делала ты»)
и не мучил. Они до последнего не знали, чем всё закончится.
— Но ты нанёс вред всем тем, кто их знал. Всем близким. Это же домино: толкнёшь одну – упадут все.
Возмущение скребёт лёгкие с внутренней стороны.
— Но близкие точно не знают, что с ними произошло. Они могут предположить всё, что угодно, и им никогда не придётся узнать, что их дочери, сёстры и подруги мертвы.
— И ты остаёшься в выигрыше, думая, что забрал чужие жизни, никому не нанеся боли, – Скарлетт претенциозно складывает руки на груди. — Только ты даже не задумываешься о том, что ложная надежда – тоже своего рода жестокость.
— Ложная надежда лучше, чем боль от потери близкого.
— Не сказала бы, – она лениво осматривает ногти, явно перегорев к теме.
— Ты и не сможешь сказать, – пожал плечами Рик, садясь рядом. — У тебя нет близких людей.
— Что за бред? – прыснула Гилл. — Конечно, есть.
Баркер фыркнул:
— Например? – он смеряет её недоверчивым взглядом.
— Ты.
Ричард готов рассмеяться.
— Ага, расскажи, – перед её лицом Рик машет раненной рукой. — Близким не делают больно.
— Но ты заслужил.
— Не отрицаю, – вздохнул тот, взгляд поднимая на потолок. — То, что мы живём в одном доме ещё не означает, что ты должна пресмыкаться передо мной и говорить подобную херню, чтоб угодить.