В обоих случаях ему до чёртиков хочется её поглотить: когда ненавидит – разорвать клыками, отделяя плоть от крошащейся кости, когда нет – раскусить и прогрызть быстро и, может, безболезненно.
Ричард бросает дотлевшую сигарету в пепельницу, не собираясь покидать свою обитель.
Скарлетт ломает его хребет в щепки. Ему самому слышится звонкий хруст, когда она в очередной раз проворачивает в нём клинья своего влияния. Нет, чёрт возьми, это – не сладкая сказка про кукловодов, что искусно дёргают за тонкие нити, это – реальная жизнь, где за благие намерения ослушавшимся титанам орлы выклёвывают глаза и печень. Играй по правилам или не играй вообще, да?
Баркера ужасает: каждый её ядовитый дротик точно пробивает намеченную мишень.
Думал ли Рик о том, что люди вокруг – лишь многоликие лжецы, друзья – в том числе? В закоулках сознания, на его первом уровне, Баркер чувствует, что Скарлетт права.
Да-да-да, ебучий нытик, пожалей себя и пожалуйся себе же на то, что никому не нужен и никто тебя не любит, давай. Тогда точно сможешь расшибить голову об зеркало.
От этого дерьма убить себя хочется только больше.
(«как будто бы быть кому-то нужным – дело первостепенной важности»)
Перережь себе горло и повисни на собственном кишечнике. Это, пожалуй, единственная вещь, которой ты достоин.
Рик психует.
Ему бы прожечь страницы любимых книг тлеющим окурком или поджечь библиотеку так, чтоб осталось лишь жжёное дерево. Ему бы сжечь себя, но он не блядский феникс – из горсти пепла не восстанет. Вдох-выдох.
Уборка и правда помогает. Он, наверное, мог бы назвать это чем-то вроде своей личной панацеи.
За всё это время Рик успевает обдумать саму основу своего существования и то, до чего смешно оно обречено. В такие дни Баркер чувствует себя балластом.
Нет, правда – что он из себя представляет? Внутри – вакуум, обволакиваемый миксом из таблеток, сигарет, неустойчивых отношений и лёгкой склонности к мазохизму. Рик Баркер – воплощение той самой метафоры о дерьмовой конфете в блестящей обёртке.
Ха-ха, да ты ебаный мусор, Ричи!
Он набирает скорость в падении в дыру собственной памяти. И, как это бывает всегда, две его стороны борются за лидерство над опустошённым сознанием.
В нём, естественно, ничего хорошего нет. Как больной проказой, где вместо плоти мучительно медленно отмирают внутренности: изуродованная мораль, извращённые ценности, изувеченное осознание себя. Проблеск надежды только слепит, и он, естественно, ложный, потому как лучше не станет. Некроз, грехопадение, погребение заживо.
Слыша её голос, он стоит к ней спиной, уже всерьёз интересуясь, не ударит ли она его ножом. Смотреть на неё противно; сейчас Рик тоже не собирается удостаивать её взглядом.
— Я могу помочь?
Баркер вздёргивает бровь. Безразлично пожимает плечами:
— Помоги.
Фактически, чистота царила в большей части дома, остались только запертая комната на первом этаже и библиотека. Очевидно, что Гилл пытается к нему подступиться.
С тем же равнодушным видом Баркер продолжил перебирать бумаги непонятного назначения (откуда это вообще здесь взялось?), пока Скарлетт старалась сделать видимость хоть какой-то работы.
— Не хочу показаться пронырливой и всё тому подобное, – она начинает издалека, а у него внутри иссохшей ветвью надламывается плохое предчувствие, – но я нашла фотографии. Кое-какие.
В любом случае, рано или поздно это должно было произойти. Его взгляд замирает в точке невозврата.
— И какие же? – с горькой иронией в голосе, куда просачивается лживое тепло, интересуется тот.
— Целый альбом. Не думала, что кто-то до сих пор их печатает, – она изо всех сил старается прикинуться раскаявшейся. Получается неплохо.
— Оу.
Рик закусывает губу, ощущая, как пустота, обвивавшая само его основание подобно питону, туго стискивает диафрагму. Пальцы его, только что сминавшие исписанный, бесполезный листок, разжались.
— Так кто такая Хедвига Янссен-Баркер?
В тишине тяжёлой, удушливой, совсем как нависший над промышленным городом смог, ему слышится хруст. Кажись, его прогнившее червивое сердце дало свою последнюю трещину.
— Я хочу, чтобы ты открыл мне ту комнату.
Открывать несуществующую душу оказалось проще.
Когда замок запертой двери издал щелчок, Рик почувствовал, как сквозь его тело проходят тысячи игл. Каждый нерв, натянутый до предела, пускал чёткие вибрации по клеткам. Он всё ещё не смирился.
По происшествию столького времени в этой комнате из его лёгких до сих пор вышибало весь воздух.
— Входи.
Боль, которая, вроде бы, поутихла, поразила Ричарда вновь; на этот раз он перенесёт её стойко.
Скарлетт, изображая неуверенность, переступает порог опустевшей комнаты, обклеенной обоями лилового оттенка.
— Это…
Её взору предстаёт чистое, небольшое помещение, что обычно залито солнечным светом.
Стены пусты – нет ни картин, ни плакатов. На маленьком белом столике не лежит ни одной вещи. Кровать, придвинутая к стене, застеленная фиолетовым постельным бельём, явно не была рассчитана на взрослого человека. Заваленная подушками, она стояла возле миниатюрного комода, где расположилась мягкая игрушка – чёрно-белый пингвин.
С каждой секундой Баркер мрачнеет.
Скарлетт делает осторожный шаг вперёд. Она подходит к широкому шкафу, разместившемуся рядом с кроватью. Около него – сундучок с изображениями животных. Пушистый ковёр щекочет кожу.
— Вещи выстираны, – произносит Гилл, явно загнанная в тупик. Она обводит пространство озадаченным взглядом – комната не выглядит так, будто в ней кто-то живёт.
Навесные полки завалены. Книжки о динозаврах с рисунками, раскраски, сборники сказок – Скарлетт изучает взглядом и осматривает каждый экземпляр. Касается всего, чего может. Перелистывает. Читает.
Рик подпирает стену.
— Кукла, которую я нашла здесь в первый раз, – тихо начала Гилл, – с разрисованной ручкой лицом – это её?
Ответом служит тошнотворное молчание.
— Её, – на свой вопрос Скарлетт отвечает сама. После тщательного изучения она выпрямляется. Следующий вопрос слетает с языка без её помощи:
— Тогда где она?
Вакуум взрывается прямо под потолком. Он распадается на искры, осыпая их осколками. Звучит в ушах неразборчивым эхо.
Ричард, пересиливавший себя, ядовито улыбнулся. Он, терзаемый безысходностью, облизывает пересохшие губы:
— Её нет, – его улыбка сочится болью. Кажется, блеск в чёрных глазах вот-вот уступит место другому – влажному. — Больше.
Тишина обрушивается на них обломками рухнувшей стены.
— То есть?
Его глаза опускаются вниз. Из груди вырывается нервный смешок; Рик принимается ощупывать, натягивать звеневшую на его шее цепь:
— Хеди погибла девять месяцев назад.
Скарлетт ждёт.
— И, возможно, у меня был шанс не дать этому случиться. Только я его упустил.
Откуда-то он извлекает папку. Баркер неспешно достаёт оттуда старые рисунки: ярким мелом, акварельными красками, ручками с блёстками и маркерами. Листы с линиями вмятин, изрисованные вдоль и поперёк, стали предметом его наблюдений в следующие минуты.
Рик оглядывал их так, словно видел впервые: карикатурные котята, старательно выведенные пейзажи, птички и полянки с цветами – стандартный набор того, что могло выдать детское воображение. Улыбка не сходила с его лица: горькая и тоскливая, она придавала оттенок его минувшим (или ещё нет) страданиям. В любом случае, Скарлетт всегда было приятно разрывать его едва зажившие раны.
Из его рук она забирает потрёпанный листок, где, в общем-то, была очередная пародия на человека. Торчащие чёрные волосы, того же цвета одежда и выгнутая линия рта, что, по всей видимости, служила улыбкой. Не трудно догадаться, кто это.