— Все это замечательно, сын мой, — похвалил его священник. — Но на что они будут жить?
Калина рассмеялся.
— У кого в семье разбойник, тот с голоду не помрет!
Яну Поницену было не до смеху, Калина, сам того не желая, напомнил ему о странной его роли: он, пастор, — союзник разбойника. Хотя и стал им поневоле. У него чистая совесть. Но никого другого своей связью с разбойником он не должен подвергать опасности.
— Сын мой, я знаю, что твоя радость и желание поделиться с кем-нибудь не единственный повод твоего прихода. Поскорее завершай что задумал. В Чахтицах ты словно в осином гнезде: и оглянуться не успеешь, как с какой-нибудь стороны в тебя вопьется смертоносное жало. И для тебя, и для нашего дела будет лучше, если нас не застигнут вместе.
— Вы правы, святой отец. Я пришел еще и ради того, чтобы узнать, когда отправляется кастелян в Прешпорок. Я хотел бы незаметно сопровождать его, чтобы загонщики Алжбеты Батори ему не навредили.
— Это хорошо, сын мой. В твоей помощи он нуждается главным образом сейчас!
Глаза Яна озарились радостью, когда священник рассказал ему, как геройски вел себя Микулаш Лошонский утром в замке и как неузнаваемо изменился.
— Я жизнь за него готов отдать! — вырвалось у Калины.
Пасторша, с интересом слушавшая их разговор, вдруг слабо вскрикнула и приложила палец к губам:
— Кто-то ходит под окнами кухни! — испуганно прошептала она.
Ян Калина надел шляпу, поднял брошенные костыли, зажал их под мышками, ссутулился и снова стал похож на того нищего, который явился в дом.
В окне показалось озорное, улыбчивое лицо человека, которого так испугалась пасторша. Священник и разбойник облегченно рассмеялись. Ян Поницен побежал к двери и, открыв ее, тепло встретил Павла Ледерера, человека, которого еще перед восходом солнца презирал как предателя.
Гость был оживлен и радостен. Весь день мысли его устремлялись к спасенному отцу. Он мечтал про себя, какой поставит новый домик, и пытался представить, где он будет стоять, на склоне ли чудесного холма или на равнине, открытой как дружеское сердце, и эти мечтания приятно возбуждали его фантазию. Он почитал бы себя самым счастливым человеком, будь жива его мать. Но что-то подсказывало ему, что ее уже нет в живых. Правда, накатывала печаль и когда он вспоминал о Барборе Репашовой. Как он ни старался изгнать ее из души и мыслей, она упорно оживала в них снова и снова…
— Выбрось этот нищенский наряд! — крикнул он Яну Калине. — Все равно из него вылезают отнюдь не нищенские рожки! Тебе повезло, друг, что в замке тебя видели одни бабки. Горбун узнал бы тебя с первого взгляда, как и я.
— Ты узнал меня?
— А то нет! Ты же не умеешь ходить на костылях, старина: шагал на своих двоих, а костыли только таскал за собой.
— Скажи, Павел, что нового в замке?
— Мне бы сперва спросить тебя, что нового здесь, и приходе, поскольку именно с этой целью меня сюда послали Илона с Анной, мои «подружки», черти бы их взяли. Они хотят, чтобы я узнал все и как можно быстрее. А сами с нетерпением ждут моего возвращения. Собственно, это я все так подстроил: не плохо бы, дескать, поглядеть на этого попика, какие такие у него дела? А они на это: сам и ступай, тебя там еще не знают, наймись на какую работу и хорошенько все разузнай. А то на нас там спустят собаку.
— Вот уж и впрямь спустила бы! — заметила пасторша.
— Что ж, я дал уговорить себя и вот явился шпионить. Прежде всего, однако, считаю своим долгом, святой отец, упредить вас насчет дворовых служанок. Дора еще до того, как узнала, что поедет с госпожой в Прешпорок, заглянула как-то ко мне в кузню и, хлопнув по спине так, что она у меня еще и сейчас саднит, сказала: «Ты мне правишься, слесарь. И коли хочешь, чтобы я когда-нибудь оказала тебе услугу, помоги и ты мне». — «А что я должен делать?»— спрашиваю. «Хорошенько следи за пастором, узнай, что затевает, и прощупай его прислугу, не пожелает ли кто за вознаграждение оказать госпоже небольшую любезность. Какую любезность, это пока тайна. Сделай только, что я от тебя требую!» Потом и Анна и Илона захотели того же. Кажется мне, эти бабищи задумали неладное.
Пасторша, всплеснув руками, запричитала.
Павел Ледерер стал рассказывать, какое настроение царит в замке. Прислуга и подданные задышали свободней, шутят, всюду раздается смех. Один Фицко лежит, покинутый, в своей каморке. Никого к себе не допускает, только Майорову из Миявы, что варит ему целебные травы, смазывает его мазями, шепчет над ним таинственные заклинания. С того часа, как его распластали на «кобыле», он никому не показывается на глаза, никто не видал его ухмыляющейся рожи, не слыхал его хохота. Майорова — самая подходящая для него подружка. Тоже всегда хмурая и мрачная. Уже сейчас трясется от страху, что с ней сделает госпожа, когда вернется из Прешпорка. Она уверяла ее, что тамошний чудо-лекарь исцелит ее рану так, что и следа от нее не останется, хотя она-то хорошо знает, что нет на свете врачевателя, который бы такую рану смог исцелить без следа.