«Ты-то зачем здесь?» — спросил я, так как он не издал ни звука.
«Пришел за тобой, пандурский капитан».
«Что ты намерен сделать со мной?»
«Освободить из темницы, спасти от верной гибели».
У меня кругом пошла голова. Кровь забурлила в жилах. Мысль о свободе опьянила меня, точно крепкое вино. Но возбуждение мое тут же угасло — меня охватило чувство унизительного стыда.
«Ты разбойник, Ян Калина, я — капитан пандуров. Из твоих рук мне положено смерть принять, а не свободу. За этот дар я буду тебе до самой смерти обязан, но раз я пандур, а ты разбойник, я никогда не смогу тебя отблагодарить».
«Мне не надо от тебя никакой благодарности, капитан, я дарю тебе свободу только потому, что единственная моя цель — спасение тех, кого губит чахтицкая госпожа и ее подручные. Сейчас ты не дворянин, не капитан пандуров, а просто горемыка, нуждающийся в помощи и защите».
Гордость восставала во мне, но я молчал, сжав зубы, потому что я и вправду был всего лишь беззащитным горемыкой.
«Кроме того, — продолжал Ян Калина, — я хочу вернуть тебе долг: ты освободил мою сестру, я освобожу тебя. Идем, у нас нет времени на раздумья!»
Я не мог произнести ни слова, мной владели разные чувства. Ян Калина строго на меня посмотрел:
«В последний раз говорю тебе: пойдем! Если пандурская спесь не позволяет тебе принять свободу из рук разбойника или в тебе восстает твоя земанская кровь, знай, что кровь может взыграть и в жилах разбойника. Решай быстро, что ты предпочитаешь — предложенную свободу или смерть. Но смерть не из рук горбуна — людская подлость и злоба не должны торжествовать победу, — а из рук противника в честном бою. Идем, обнажи саблю и защищайся!»
«Прими мой поклон, благородный спаситель» — это была единственная фраза, которую я смог из себя выдавить.
А потом мы молча шли коридорами. Я восторгался Яном Калиной, как он ловко разбирается в этом таинственном и запутанном подземном мире, с какой уверенностью ведет меня из одного коридора в другой. И с каждым шагом чувствовал, что становлюсь другим человеком. Много времени прошло, пока мы подошли к подъемной двери. Я был страшно измотан. На крутых ступенях, ведших вверх, к Божьему свету, под небо, которое уже темнело и высвечивалось звездами, моему спасителю пришлось меня поддерживать. Я молча стоял, а он повторил еще настойчивее: «Можешь идти куда хочешь!»
— Ну хватит, — прервал его Ян Калина. — Не будешь же распространяться, как ты обнял меня за шею и воскликнул: «Пойду только туда, куда направляешься ты!»
Так завершилась тяжкая борьба в душе Имриха Кендерешши. Пока он шагал по подземным коридорам, у него было время переосмыслить свою жизнь. Имриху открылось, что он вовсе не был защитником и служителем закона и справедливости. После того как Кендерешши близко узнал чахтицкую госпожу и ее развращенную прислугу, он уже по-новому расценивал ее поступки и сознавал, что, собственно, делал то же, что и ее мерзкие служанки вместе с Фицко. Различие состояло только в том, что те сознательно служили ее злодейским замыслам и получали вознаграждение, а он с ватагой пандуров, убежденный, что защищает законы и справедливость, неосознанно помогал несправедливым притеснителям покушаться на жизнь людей, которые эти законы и справедливость отстаивают.
Вот о чем он думал в этот час.
Он думал о судьбе Яна Калины и удивлялся тому, что — пусть и недолгое время — он мог его ненавидеть. Он благодарил судьбу, вспоминая, как был спасен Ян от казни, перед которой ему хотели клещами вырвать три пальца. И был счастлив, что не стал одним из его палачей.
Образ Яна Калины представал в его сознании во все более ярком свете. По окончании занятий в Виттенберге его ждала прекрасная будущность — а он вернулся домой, потому что мысль о судьбе матери и сестры не давала ему покоя. Сестра спасена, мать в безопасности, но он все же не ищет покоя, не бросается в объятия желанной невесты, не гонится за личным успехом, богатством, счастьем, а бросает вызов чахтицкой властительнице, готовый победить или погибнуть.
Чем больше капитан об этом думал, тем сильнее жгла его форма, словно он стоял в постылом одеянии у позорного столба, — так остро было ощущение своей нравственной ничтожности перед лицом человека, которого еще недавно он называл разбойником.
Хотя Ян Калина и предполагал, какая борьба происходит в сердце капитана, он все-таки был потрясен той горячностью, с которой тот бросился ему на шею. Ян искренно пожал ему руку.