Снаружи все обратились в слух: поначалу ничего не было слышно, но вскоре прозвучал победный возглас горбуна:
— А, вот ты где, мерзавка!
Потом они услышали шум борьбы, падение тел, неразборчивые выкрики, выдававшие злобу Фицко и смертельный страх Анны.
Минутой позже снова наступила тишина. Горбун одной рукой крепко сжимал ноги Анны, а другой — ее горло. Она была целиком в его власти и осознавала, что спасти ее может одна только мольба.
— Пожалей, Фицко, — смиренно взмолилась она, — и я всегда буду исполнять любое твое желание. Любой твой приказ!
— Так я тебе и поверил, хитрая ведьма! — зашипел горбун. Их разговор был недоступен и самому изощренному слуху.
— Ради Всевышнего, сжалься надо мной!
— Не верю и тебе, — процедил он сквозь редкие черные усы, — и все же дам тебе еще одну возможность. Если ты прилюдно признаешь, что сама хотела отравить пастора и погубила Вихря, обещаю сохранить тебе жизнь.
Дверь отворилась, и любопытные отступили подальше, чтобы не оказаться рядом с горбуном.
— Теперь послушайте, люди, кто отравитель! — воскликнул он голосом, исполненным достоинства. И, слегка зажав глотку женщины, прошипел: — Говори, Анна Дарабул!
— Признаюсь, что хотела отравить пастора и Вихря тоже я отравила. А вину хотела свалить на Фицко…
Анна Дарабул прохрипела это как можно громче, но сообразила, к каким последствиям приведет прилюдное признание, которое спасает ее лишь от немедленной смерти. Она отчаянно завизжала, пока горбун снова не сжал ее горло.
— Вы слыхали? — крикнул он.
— Слыхали, — прогудел ответ.
— Так подохни, ведьма, прежде чем успеешь всех нас отравить, — заорал Фицко голосом, хриплым от возбуждения. Он протянул к горлу Анны и вторую руку и обеими сжал его, будто железным обручем.
Охваченная смертельным ужасом, чувствуя дыхание смерти, она попыталась еще что-то сказать, но Фицко стал ее душить. Стиснув зубы, он сдавил ей горло и злобно следил, как синеет ее лицо, как вылезают из орбит маленькие глазки и из морщинистого, кровью налитого беззубого рта вываливается язык.
— Вот сейчас один из нас и исчезнет, чертова ведьма! — тихо прозвучали напутственные слова горбуна.
Безмолвно и недвижно смотрели люди, как человек убивает человека. Ни в ком не было ни следа жалости. Лишь дети кричали и плакали. Возможно, только они и ощущали, какое в эту минуту совершается злодеяние.
Позади толпы стоял Павел Ледерер и терзался сомнениями: следует ли ему упреждающим окриком остановить Фицко или бездеятельно наблюдать, как в чахтицком замке одним злодеем становится меньше? Что ж, пусть сгинет!
Сегодня она, завтра остальные — заодно со своей госпожой!
— Все, скапутилась! — крикнул наконец Фицко и поднял Анну вверх, словно ворох тряпок. Потом добавил: — А вам советую держать язык за зубами. Не трезвоньте про это дело. Скажите мне спасибо, что избавил вас от этой бешеной бабы, которая однажды всех нас могла отправить на тот свет. А теперь проваливайте: близится полночь, час духов, и Анна — свежая покойница может пожаловать к вам в виде привидения. Ха-ха!
В один миг двор опустел, лишь Павел Ледерер стоял, привалившись в задумчивости к стене.
Горбун отнес Анну в конюшню и, точно бревно, бросил ее на мертвого коня. И хохотнул на прощание: «Со святыми упокой!» Потом вытер руки, будто хотел стереть с них налипшую грязь. Выйдя из конюшни, заметил Павла Ледерера, подбежал к нему.
— Спасибо тебе, приятель! — восторженно воскликнул он. — Сегодня ты доказал, что ты настоящий друг. Спас меня от верной смерти.
— Не стоит об этом.
— Но объясни, как это тебе удалось прийти в самую подходящую минуту, чтобы спасти меня?
— Видишь ли, что-то не спалось, — Павел принуждал себя говорить душевным тоном, хотя чувствовал неудержимое отвращение, ибо в приливе благодарности Фицко жал ему руку, — и я вышел подышать свежим воздухом. Вдруг вижу, ты с оглядкой крадешься к стойлам. Я знал, что идешь к Вихрю, чтобы покончить начатое дело. В эту минуту из людской тенью скользнул кто-то, и едва ты скрылся в конюшне, пробрался туда и стал следить за тобой. И я тогда подкрался к стойлам и стал тоже смотреть. Когда Анна выбежала и устроила переполох, я выпустил тебя, а дверь снова запер на засов. Да, что верно, то верно: вмешался я вовремя.
— В самое время, ха-ха-ха!
И он, подскочив, обнял Павла и прижал его к своей полосатой впалой груди — от отвращения у Павла мороз по коже пошел.
Они завернули за угол конюшни, там Фицко натянул на себя рубашку и ментик, которые в спешке тут сбросил с себя. Одновременно он продолжал рассыпаться в благодарности: