Взволнованная этой мыслью, она ускорила шаг и влетела в объятия матери.
— Этой твой отец, Эржика! — шепнула графиня.
Между тем Юрай Заводский поднялся в экипаж. Он был в не меньшем замешательстве: казалось ему, что он только что увидел Алжбету Батори в восемнадцатилетнем возрасте. Он вспомнил ее намек о дочери или о сыне, хотя поначалу не придал ему особого значения.
Лицо его было спокойным, но в душе бушевала буря.
Что, если и впрямь это его дочь?
15. Из Чахтицкой приходской хроники
И вновь я достаю из тайника хронику чахтицкого прихода, в которую, побуждаемый лучшими сторонами моего ума и совести, в вечерние или ночные часы одиночества украдкой вношу события, касающиеся города и церкви, дабы память о них сохранилась для грядущего.
Апреля 30 дня в лето 1610 от Рождества Христова под вечер в Чахтицы неожиданно воротилась Алжбета Батори, после чего подобно молнии разнеслось известие: завтра или послезавтра вслед за ней пожалуют ратники. Да смилостивится небо над моими прихожанами!
Госпожа воротилась из Прешпорка с двенадцатью девушками и пустыми телегами, поскольку множество самых разных подарков оставила в Прешпорке для его высочества палатина и других высокопоставленных лиц, дабы расположить их к себе. Приехала она без Эржики Приборской, кою оставила на попечение строгой и образованной матроны с целью обучения ее языку латинскому и венгерскому.
Мой дорогой молодой друг Павел Ледерер — да воздастся ему честью и славой за его неустрашимость в борьбе с несправедливостью и злодейством — принес мне нынче вечером такие вести.
Первое, что сделала Алжбета Батори, выйдя из кареты, это спросила:
«Где Вихрь?»
«В саду. Положили мы его на мягкую, свежую травку и прикрыли белой холстиной, — ответил Фицко, сделав вид, что растроган до слез, — чтобы ваше сиятельство могло еще раз увидеть его и последним взглядом попрощаться».
«Хорошо, — ответила она спокойно, — а что вы сделали с Анной Дарабул?»
«Она лежит в стойле, в том, в каком отравила Вихря, и завтра будет похоронена».
«Нет, похоронен будет один Вихрь! — крикнула она. — Эту бабу тотчас заройте безо всяких обрядов, без савана и без гроба, как самого распоследнего паршивого пса, где-нибудь в канаве в конце сада! А гробовщики пусть со своими подмастерьями изготовят гроб для Вихря!»
Потом госпожа графиня прошла в сад.
Там в великой печали отдернула с коня холстину и кинулась к нему, точно это был — да простятся мне эти слова — муж или возлюбленный, и разразилась над ним рыданиями и воплями. Фицко стоял рядом и ладонями отирал слезы, ибо, как он позже признался Павлу Ледереру, задыхался от смеха и едва сдерживал себя, чтобы не взорваться хохотом.
«Ваша графская милость, — сказал он, когда госпожа отошла от Вихря, — Дора, конечно, сообщила вам, что я совершил тяжкий проступок. Я был так возмущен преступлением Анны, что собственными руками лишил ее жизни. Я ничуть не сожалею об этом, по если вы сочтете нужным, отдайте меня в руки закона».
«Ты заслужил не наказания, а вознаграждения, — с благодарностью посмотрела на него госпожа, — ты сделал то, что сделала бы и я! А ты, Илона, — обратилась она к своей нечестивой служанке, — скажи мне, скольких девушек наняли мои люди?»
«Пока только двенадцать, ваша милость. Но еще не все вернулись».
«Где эти девушки?»
«Согласно вашему приказу, они в безопасном месте, в подземной темнице».
«Тотчас же приведи, хочу на них взглянуть!»
«Еще не совсем стемнело, ваша графская милость, — всполошилась Илона, — с улицы в замок то и дело заглядывают прохожие, зачем давать им повод к лишним сплетням».
«Пусть себе болтают что хотят, — одернула ее госпожа. — Но коли желаешь отвадить зевак, прикажи девушкам на коленях благодарить меня за то, что я простила их и не держу больше в темнице за совершенные кражи».
Потом она приказала вынести из телеги, охраняемой гайдуками, сундуки с одеждой, а Доре Сентеш подала шкатулку с драгоценностями.
«Ступай отнеси ее в сокровищницу».
Минутой позже из сокровищницы донесся дикий вопль. Алжбета Батори выбежала вне себя во двор, а за ней — Дора Сентеш, белая как воск.
«Фицко, где ты? Фицко! Меня обокрали, обокрали меня!»
Фицко будто ждал, что его позовут, — тут же вырос, как из-под земли, перед госпожой.
«Пандурский капитан обокрал сокровищницу, — кричала она, — причем в своей наглости даже не скрывает этого. Оставил письмо в шкатулке, в котором бесстыдно признается в краже».