Открыть свою душу.
Впервые за все время у него появилось тихое убежище — гавань блаженства, — и ему нужно было знать, что оно принадлежит ему…
И только ему одному.
— Я твоя, Наполеан.
Ее голос был наполнен уверенностью.
Он несколько раз быстро моргнул, и она поняла, что он пытался сдержать слезы.
— Навсегда, до скончания времен, — добавила она шепотом.
А затем дотянулась до его сознания, вслепую пытаясь извлечь информацию из его памяти, в отчаянной попытке найти способ рассказать ему о своих чувствах на его родном языке: «Regele meu frumos si neinfricat».
Она надеялась, что сказала все правильно: «Мой бесстрашный, прекрасный король».
Наполеан опустил голову и подался вперед, глубоко погружаясь в ее гостеприимное тепло. Низкий стон сорвался с его губ, плечи напряглись, голова запрокинулась, и он начал двигаться в энергичном ритме.
Брук вскрикнула, когда ее охватило божественное ощущение. Она испытывала всепоглощающее удовольствие от его глубоких, сильных толчков. А затем Наполеан уткнулся носом ей в шею, губы отыскали пульс и его рот плотно прижался к коже прямо над сонной артерией.
Брук напряглась. Она знала, что последует за этим.
Единственное, чего она боялась — и ожидала, — больше всего с тех пор, как узнала, кем являлся Наполеан.
С тех пор, как узнала, что означало быть его судьбой.
Но укуса не последовало.
По крайней мере, не такого, какого она ожидала.
К удивлению Брук, он отпустил ее кожу, словно передумав, и начал нежно, благоговейно целовать ее вдоль вены, медленно спускаясь к ключице.
А затем еще ниже.
Пока не остановился, расположившись прямо над левой грудью. Потом он поднял голову и встретил ее страстный взгляд, в его собственном горел жестокий, дикий голод.
Их глаза встретились, наполненные чем-то настолько первобытным, древним и важным, что у нее перехватило дыхание.
И затем он ее укусил. Не в шею. Не в сонную артерию. А прямо сквозь мягкую плоть груди, проникая в ее сердце одним быстрым, почти змеиным движением.
Оргазм, охвативший тело Брук, был умопомрачителен. Она была уверена, что каждый мужчина и женщина в Лунной долине услышали ее крик. И молилась, чтобы Наполеан использовал свою почти божественную, как она подозревала, силу, дабы они не потревожили сон ребенка.
Она очень старалась оставаться тихой, но была просто не в силах подавить свое удовольствие. Ее оргазм не прекращался.
Пока рот Наполеана удерживал ее сердце, тело продолжало разлетаться на миллион осколков. Оно сокращалось и разжималось в мощных волнах экстаза. Вибрируя почти яростно, словно сквозь него одновременно проходили миллион электрических разрядов.
Брук извивалась, выгибалась и кричала. Она разорвала простыни, дернула мужчину за волосы и исцарапала ему спину ногтями, но он продолжал пить, словно одержимый, делая длинные, жадные глотки, пока не насытился.
До тех пор, пока Брук не поняла совершенно ясно, что он на самом деле не был человеком. Наполеан являлся могущественным доминирующим самцом — удивительным, сверхъестественным существом, который сейчас предъявлял свои права на каждую часть той женщины, которую назвал своей. Он бы удовлетворился лишь ее полной капитуляцией.
— Да, да… да, — проскулила она, слезы облегчения полились по ее щекам. — О боги, да…
Наполеан отреагировал на такое проявление удовольствия. Он извлек свои клыки, обхватил ее бедра железной хваткой и начал яростно, почти лихорадочно, вбиваться в ее тело. На его красивых губах остались капли крови, он задыхался и стонал, а затем запрокинул свою прекрасную голову и закричал, кончая, орошая ее нутро своим семенем снова и снова.
Они оба рухнули в изнеможении. Полностью удовлетворенные.
Наполеан перевернулся на спину, крепко прижимая Брук к груди. Тихо шепча всякие нежности ей на ухо, он поднес свободную руку ко рту и прокусил клыками свое запястье, кровь потекла из ранки небольшими струйками.
— Сердце самое сладкое из всех деликатесов, — промурлыкал он, — но боюсь, ты могла потерять слишком много крови, — Он поднес свое запястье к ее рту, другой рукой нежно поглаживая жену за волосы. — Пей, любовь моя. Наполни свое тело самой сильной кровью нашей расы.
Брук знала, что должна быть возмущена.
Та часть ее, которая когда-то была человеком, должна была взбунтоваться при одной мысли о том, чтобы выпить кровь. Но ощущать его, чувствовать его запах, его силу было слишком заманчиво.
Она хотела всего этого. Хотела навсегда.