Она поняла.
— Я понимаю и поэтому хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.
Наполеан нежно провел пальцем по линии ее подбородка и улыбнулся.
— Все, что угодно, Брук. Все, что угодно.
Она успокоилась.
— Я хочу, чтобы ты использовал силу своего разума и любым способом защитил меня. Останови время, сотри память, погрузи меня в транс. Все, что угодно. Я не хочу увидеть темного. Я не хочу видеть, как ты его забираешь. Возможно ли, чтобы я… спала? Можешь ли ты… призвать наших сыновей в одиночку, а затем разбудить меня, когда… плохие вещи закончатся?
Наполеан улыбнулся. Воистину, эта женщина была выбрана для него богами, настолько их умы и сердца были едины.
— Считай, что все уже сделано, — произнес он.
С этими словами мужчина положил руки на ее живот и начал произносить заклинания на румынском языке. Эти священные слова призовут их маленьких сыновей из чрева его судьбы. Когда энергия вокруг него начала закручиваться и сгущаться, превращаясь в сверкающий вихрь цвета, света и ветра, он без колебаний скомандовал на ухо Брук:
— Dute la culcare. Спи.
Глава
22
Брук выключила воду и вышла из сказочного мраморного душа в спальне Наполеана. Она вытерла запотевшее большое овальное зеркало, висевшее над элегантным туалетным столиком из английского каштана. Надела розовую хлопковую пижаму, которую выбрала для поездки в долину, и начала осторожно сушить волосы полотенцем. Протирая свои густые темные локоны, она на цыпочках подкралась к открытой двери и заглянула в комнату. Женщина в полном благоговении таращилась на стоящую у окна маленькую плетеную колыбельку и крохотный сверток, спокойно спящий внутри.
Ею овладело удивление, когда она бесшумно приблизилась к колыбели, в который раз рассматривая своего ребенка. Прекрасный малыш крепко спал, лежа на спине. Его ручки лежали по бокам, чуть согнутые в локтях, а маленькие коленки обхватывали подгузник так, что пятки обеих ног касались друг друга. Она вздохнула и покачала головой. Это было совершенно невероятно. Тот факт, что это красивое живое существо было частью ее самой.
Ее сыном.
Ведь всего неделю назад она была одинокой и, определенно, не беременной.
Реальность, которую практически невозможно было осознать.
Когда ребенок сделал маленький вдох и засопел, не просыпаясь, Брук сама едва не захихикала, словно ребенок. От всего происходящего и переполняющих эмоций голова шла кругом. Она никогда так много не размышляла о браке и семье. Фактически, в ближайшем обозримом будущем ее единственной целью было создание карьеры. Но теперь, каждый раз, когда она смотрела на мягкую гладкую кожу своего сына или позволяла себе любоваться этими совершенными губками в форме сердечка, а также шелковистыми цвета воронова крыла волосами, она чувствовала себя словно только что влюбившийся человек. Ее сердце трепетало, ладони начинали потеть, а все существо наполнялось огромной нежностью.
Возможно Бог, или все небесные божества, запрограммировали ответ у нее в ДНК. Кто знает? Она знала только то, что не могла оторвать взгляд от ребенка, которого они с Наполеаном зачали чуть более сорока восьми часов назад. Брук покачала головой, словно отгоняя эту мысль. Она не хотела вспоминать пережитый в том домике ужас и то, как ее сын был зачат. Но женщина зря старалась оградить себя от болезненных воспоминаний, она уже чувствовала себя полностью свободной от них. Наполеан выдернул ее душу из лап Адемордна и держал вдали, в безопасности и нетронутой, используя всю силу воли для этого. Он каким-то образом поглотил каждый синяк, каждую травму, каждое воспоминание о том событии на клеточном уровне.
Ей просто нечего было вспоминать.
Это словно рассказывать кому-то с амнезией, что он побывал в ужасной автокатастрофе. Пострадавший может видеть явное свидетельство в виде искореженного автомобиля, при этом не имея никаких воспоминаний или физических повреждений, будто самой травмы фактически и не существовало. На уровне инстинктов Брук чувствовала, что она должна быть сломанной изнутри, разбитой и, вероятно, нуждаться в многолетней терапии. Однако, все связанные с тем событием ощущения были полностью удалены из ее сознания. Ее мозг никогда не сможет воспроизвести тот ужас. То событие не будет постоянно ее преследовать. Ее никогда не будут беспокоить ночные кошмары или страх. Она никогда не вспомнит те неимоверные страдания.
Во всех смыслах это ощущалось так, словно тот ужас никогда и не происходил.
И сравнивать ее малыша, который являлся доказательством тех ужасных обстоятельств, с искореженным автомобилем было неправильно. Сейчас глядя на него, Брук чувствовала себя странно благодарной, — не за прошедшие несколько дней, не за отвратительное «Кровавое проклятие» или за то, как ее вырвали из прежней жизни, — а за дар, настолько невероятно ценный и невинный.