— Они уже едут, — ответил бывший прокурор.
Роман Олендорфа с огнестрельным оружием продолжался всю жизнь. Раз или два в месяц он выступал на соревнованиях. Конечно, в свои пятьдесят три года за высшие баллы он бороться уже не мог, но все же считал себя неплохим стрелком. Действительно, предыдущим вечером он посетил свой любимый клуб и стал шестым среди тридцати шести соревновавшихся. Учитывая уровень соперников, результат совсем не плохой, но для Олендорфа не лучший.
Тем не менее держать пистолет ему было как-то неловко. От испуга к горлу подкатил комок. «Ребятишки балуются», — уговаривал он себя и пытался представить компанию подростков, которые, проезжая мимо, что-то швырнули во двор через ворота. Но, увы, чутье подсказывало ему, что это не так.
О таких моментах он, бывало, говорил с полицейскими. Они утверждали, что самое первое чувство, которое возникает в подобных случаях, — животный страх. За ним следует нежелание верить. «Пока, — подумал Олендорф, — все по программе». Он приоткрыл дверь спальни и увидел, что в холле стоит его семнадцатилетняя дочь и вид у нее обескураженный.
— Иди к себе, Мишель, — распорядился Олендорф.
Дочь уставилась на пистолет в его руке.
— Ступай в свою комнату!
Девушка часто заморгала.
— Что происходит?
— Похоже, детишки развлекаются. Пойду проверю.
— Я слышала звон стекла, — сообщила Мишель.
Олендорф не стал спрашивать, из какой части дома шел этот шум. Он повторил еще раз:
— Иди к себе!
Как только дверь за дочерью закрылась, бывший прокурор двинулся вперед по полутемному коридору. Зазвонил телефон. Охранное агентство. Если он сразу не ответит, они вызовут полицию. «Вот и пусть вызывают», — решил мужчина. Руки у него взмокли от страха, сердце сжалось. Разбитое стекло. Это означало, что злоумышленники проникли на территорию его владений. Олендорф почувствовал медный привкус адреналина. Полутемный дом — его крепость, его личное убежище — превратился в жуткое, пугающее место. Олендорфу так хотелось, чтобы здесь поскорее оказалась полиция. Больше всего на свете он желал, чтобы рядом с ним возник спокойный профессионал и сказал, что все хорошо. Но еще десять — пятнадцать минут ему предстояло быть предоставленным самому себе.
Он снова попытался убедить себя в том, что бояться нечего, и прошептал:
— Ребятишки.
Правда, в его воображении на этот раз «ребятишки» стали постарше, крупнее и гораздо опаснее. Олендорф вспомнил, что ему рассказывали друзья, работавшие в полиции. После первого приступа страха, после желания отрицать худшее приходили мысли о том, что будет, если ты пристрелишь безоружного. Или ты начинал гадать: вдруг твои мышцы окоченеют и не станут тебя слушаться. Друзья говорили Хуго, что порой испуганный человек с трудом делает шаг, с еще большим трудом поднимает руку с пистолетом.
Бывший прокурор никогда не испытывал подобного страха и не имел понятия, способен ли его преодолеть. Он остановился в нескольких шагах от двери, ведущей в спальню дочери, и вдруг обнаружил, что не в состоянии дойти до лестницы. Сердце защемило, он весь покрылся испариной. Внезапно Олендорф услышал, как с треском сломалась задняя дверь, и произошло нечто странное. Он ощутил следующую по списку эмоцию: гнев. Да-да, ему так и говорили: порой человека парализует, но иногда он, наоборот, лишается страха и идет вперед только потому, что ему не нравится мысль о том, что кто-то чужой забрался в его дом!
Олендорф встал на одно колено на лестничной площадке, вовсе не помня того, как спустился по ступеням. Он прислонился к стене и посмотрел вниз в щель между двумя балясинами. Бывший прокурор услышал, как в столовой зазвенел бьющийся хрусталь, как с грохотом проскользил по полу отброшенный стул. Он ждал, когда злоумышленники явятся за ним, и думал о практике стрельбы по мишеням. И тут новый страх пронзил его прочную эмоциональную броню, и, надо сказать, учитывая все обстоятельства, это было очень странное чувство. «Мне, — подумал Олендорф, — наверное, придется в кого-то стрелять». Забавно — как на эту мысль отреагировало его тело. Это оказалось совсем не похоже на организацию чьего-то убийства. Когда он занимался таким, он испытывал эротически заряженное чувство собственного могущества. Сказать слово, переправить деньги на счет — и у кого-то отнята жизнь. Порой — у очень важного человека! Но сейчас — другое дело, все должно произойти у него на глазах. Вот-вот он мог потянуть спусковой крючок и увидеть пролитую кровь. А потом придется объясняться с властями и смотреть, как с полицейскими говорят жена и дочь! Никакой анонимности. Что бы ни случилось в ближайшие секунды, ему придется за это ответить.