— Ты как? — спросил он.
— Чувство такое, будто мне заехали в грудь кувалдой, а потом бросили в бетономешалку.
— Тебя в первый раз ранили?
— Да. А с вами бывало?
— Получил несколько пуль в грудь в первый год после выпуска.
— Да… Весело.
— Скорее поучительно.
— Да? И чему же вы научились?
— Тому, что есть кое-что похуже боли. Это когда ничего не болит. Когда ничего не болит, значит, вы уже умерли.
— Если так, то я, наверное, буду жить вечно.
— Держись за эту мысль.
С минуту они оба молчали и прислушивались к доносящемуся со всех сторон вою сирен. Джош выдохнул:
— Мальчик сбежал?
Мэллой обернулся, обвел взглядом дальнюю лужайку. Ком у него в груди словно бы рассосался.
— Если он не дурак — да.
— Надо было мне в машине остаться. В смысле… без меня у вас был бы хоть какой-то шанс. А я думал только о том, как бы не…
— Они пока еще нас не взяли, Джош.
— Взяли, Ти-Кей. Можно считать, что взяли… При таком раскладе это просто дело времени.
Мэллой промолчал.
— Вы женаты? — спросил Джош.
Мэллой подумал о Гвен, и от слез защипало глаза.
— Да.
Как она сможет это пережить? Три, пять лет в тюрьме…
— Дети есть?
— Есть взрослая дочь, мы с ней не ладим.
— Неприятно.
— Когда видимся — неприятно.
— А у меня три девочки и жена, которую я люблю больше жизни, Ти-Кей.
— Послушай, Джош. Пожалуй, Мальчик ошибся, когда сказал, что нас обвинят в убийстве. В смысле, говорить-то они про это будут, но только ради того, чтобы заставить нас расколоться. Они захотят узнать про Дейла и про меня. Нужно, чтобы ты молчал, пока тебе не пришлют адвоката — американского адвоката из Берлина. Как только у тебя появится возможность с ними торговаться, расскажи все, что тебе известно. Ничего не утаивай. Пока мы даже не ранили ни одного полицейского; ты не имеешь никакого отношения к похищению человека, которого мы держали на конспиративной квартире. Я им скажу то же самое. Ну, получишь от трех до пяти.
Джош Саттер, похоже, задумался.
— Три года — долгий срок, Ти-Кей.
— Но это не двадцать лет.
— Три года… за это время можно потерять семью. А насчет моей работы… Меня уволят сразу же, как только узнают, что я влип.
— Значит, начнешь все заново. Наладишь отношения с детьми. Помиришься с бывшей женой. Пойдешь работать, будешь делать, что пожелаешь. Три года — не конец света.
— Как думаешь, Джим жив?
— Не знаю, Джош.
— Может быть, меня с Джимом в одну камеру посадят. В смысле — будет хоть с кем поговорить. А ведь смешно, если подумать — два фэбээровца в одной камере…
Итан вернулся через восемнадцать минут. Он дышал тяжело, как боксер во время одного из последних раундов.
— Пошли! — сказал он и, подняв Джоша Саттера, уложил его себе на плечо.
— Куда мы идем? — спросил Мэллой.
— Нашел для вас отличное укрытие. До утра там можно спокойно отсидеться.
— И какой план?
— Доберемся туда — расскажу.
Место, о котором говорил Итан, находилось за второй лужайкой. Они прошли по парковой дорожке до зарослей рододендрона. Итан ненадолго остановился и вымазал лица Мэллоя и Джоша грязью. Сам он сделал это еще раньше. Потом он помог друзьям забраться под тяжелые ветки и забросал их опавшей листвой. Если только патруль не наткнулся бы на этот куст, тут действительно можно было отсидеться до рассвета.
— Кейт хочет, чтобы ваши берлинские парни встретились с нами к востоку от Е-22 — на дороге, которая выводит на север из Хойсбурга. Сможете с ними договориться?
— Конечно. А где находится Хойсбург?
— Насколько она понимает, это какой-то пустырь. Нам нужно быть там примерно на рассвете — плюс-минус час. Опоздаем — значит, ничего не выйдет.
— Как мы туда попадем?
— Главное, чтобы туда добрались они. Об остальном позаботится Кейт.
Мэллой набрал номер Джейн и в ожидании ответа посмотрел на часы. В Гамбурге было половина четвертого утра, а в Лэнгли — всего лишь девять тридцать вечера.
— Да? — ответила Джейн.
— Где люди из Берлина?
— В пути. А что?
Мэллой передал ей инструкции, которые услышал от Итана.
— С нами будут раненые.
— Что случилось?
— Засада.
— Медицинский вертолет в пути.