– Я не знаю. Как мама...
– Ну, я думаю, мама не будет против, если ты скажешь, что идешь к товарищу-скрипачу. Мы живем вот в этом подъезде на четвертом этаже. Фамилия наша Райцер. Там на двери есть табличка. Гера, а ты чего молчишь?
– Ну приходи, ладно уж, только до-диез...
– Хватит вредничать! Нашел тоже повод для ссоры! Так мы ждем тебя, Юра Владимирский!
Юрий Васильевич настолько ушел в свои воспоминания, что резкий рывок машины вправо и столь же резкое торможение стали для него полной неожиданностью.
– Что вы делаете, Сережа! – истошно завопил побледневший Николай Родионович.
– Блеск, Сережа, – включившийся в дорожную ситуацию Юрий Васильевич по достоинству оценил мастерство водителя, сумевшего не только избежать цепного столкновения, но и, резко свернув, обезопасить себя от наезда сзади, – мне бы такую реакцию.
– Ну, Юрий Васильевич, те, кто с вами ездил, говорят, что уж вы-то...
– Как умею, как умею... Но чтоб вот так вот... Нет, так не смогу. Николай Родионович, не волнуйтесь, мы в надежных руках. Кстати, что там у нас со временем? – И, дождавшись информации, полученной Николаем Родионовичем от автоответчика: – Сорок пять минут до посадки? Как, Сережа?
– Тютелька в тютельку успеваем, Юрий Васильевич.
– Черт его знает! Все у нас в Расее через одно место делается! Ну кому, интересно, пришло в голову, что именно Домодедово – самый далекий от города аэропорт – должен стать главными воздушными воротами страны?
– Но зато как реконструировали, Юрий Васильевич!
– Реконструировали классно! Ничего не могу сказать. Но дорога...
– Да нет, вы неправы, Юрий Васильевич. Многое уже сделано, связь с аэропортом уже прилично налажена, а в проектах...
– Николай Родионович, вы мне эти официальные фантазии не пересказывайте, пожалуйста, я их и так прекрасно знаю. Но даже если и построят что-нибудь сверхмодерновое – хоть на магнитной, хоть на воздушной, хоть на подводной подушке, – серьезных гостей все равно надо будет встречать на машинах, а следовательно, всегда придется отмеривать все те же километры. Вас, с вашим служебным положением, это, между прочим, касается в первую очередь. Я-то что? Я при вашем министерстве – человек случайный.
– Ну вы уж скажете, Юрий Васильевич!
– А и скажу. Слава богу, представительские функции пока еще не моя основная профессия.
И вновь все погрузились в молчание.
...Разумеется, мама не возражала против визита к Гере Райцеру. О семье доктора она была наслышана – вероятно, со слов все той же вездесущей и общительной Аглаи Степановны – как о людях достойных и интеллигентных. «Только не очень долго, Юрок, хорошо? Не надо надоедать людям».
И на следующий день Юра – скрипку с собой он все-таки не взял – в растерянности топтался возле большой, фигурно обитой черным дерматином двери, на которой красовалась блестящая табличка «Профессор В. Н. Райцер, отоларинголог, фониатр». Проблема заключалась в том, что звонок находился на недосягаемой высоте, а на мягкой двери не было ничего подходящего, по чему можно было бы постучать.
Внезапно дверь распахнулась.
– Что же ты не заходишь? – Герина мама приветливо улыбалась. – Ах да, звонок... Все время забываю заказать еще одну кнопочку, пониже. А я видела тебя в окно, вроде бы вошел в наш подъезд, а потом тебя нет и нет. Ну, думаю, неужели такой сообразительный мальчик мог заблудиться? Проходи, пожалуйста!
Так Юра Владимирский впервые вошел в дом, который на долгие годы стал ему близким и родным.
И чем только они не занимались в этот первый день многолетней дружбы: играли на Гериной скрипке и в шахматы, устроили настоящее сражение игрушечными солдатиками и пили чай с вкуснейшими пирожками с картошкой... Взаимная симпатия возникла с первых же минут, и конечно же мальчишки интуитивно почувствовали, что нарушить эту возникшую близость обсуждением каких-то там фальшивых нот – глупо и неуместно. Куда важнее то, что им было хорошо и интересно вместе.
Расстались лишь тогда, когда уже по-серьезному начали сгущаться сумерки, и расстались, договорившись обязательно встретиться завтра. С тех пор это вошло в систему: при каждом удобном случае – сразу же к Герке. Мамы не возражали. Выставлялось лишь одно условие: предварительно необходимо было отзаниматься на скрипке положенные часы.
Семья Райцер была хорошо известна в московских театрально-музыкальных кругах. Этому способствовало и место службы Евгении Георгиевны – концертмейстера вторых скрипок в Музыкальном театре, – и, главным образом, огромная профессиональная популярность Виктора Наумовича, считавшегося в своей области крупнейшим специалистом. Знаменитые артисты, певцы, все, чья профессиональная деятельность была связана с голосом, буквально боготворили Виктора Наумовича. «Райцер поможет». «Райцер выручит». «Райцер...» Случалось, что и партийные функционеры – из тех, что рангом пониже, но кому все-таки приходилось зачитывать длиннющие доклады, – обращались к помощи профессора Райцера. (Высший партийный эшелон дикция, постановка голоса и членораздельность произносимых текстов, естественно, не волновали: что и как они там набормочут – не их проблема: ко всему прислушаются, поймут, примут к исполнению.)
Вполне понятно, что такая широкая известность предполагала могущественных покровителей. И они у Виктора Наумовича были. Лишь легким холодком повеяло на профессора Райцера во время пресловутого дела о «врачах-отравителях». Подуло и тут же было отведено в сторону вмешательством влиятельного и не побоявшегося за свою репутацию значительного лица. Вполне реальными для профессора были и определенные житейские блага, недоступные простым смертным. Так, Виктор Наумович вместе со своим соседом, профессором-эндокринологом Суровцевым, сумели добиться разрешения на кардинальную перестройку семикомнатной коммуналки – вещь совершенно немыслимая в те годы, – в результате чего каждый из них получил по изолированной квартире. Да и материальное положение семьи было уверенным и стабильным. Достаточно сказать, что профессор Райцер, покатавшись несколько лет на «Победе», одним из первых пересел на только-только начавшую появляться «Волгу», достававшуюся, особенно на первых порах, ну уж самым-самым избранным из избранных.
У Геры была очень маленькая, но своя собственная комната. И, что невероятно удивляло Юру, Герина мама, если дверь в комнату была закрыта, перед тем как открыть ее, обязательно стучала. Впрочем, удивительных для Юры вещей в этой семье было немало.
Прежде всего, Геру по-настоящему звали вовсе не Гера, а Геральд. «Меня назвали в честь дедушки, маминого папы. Он умер за несколько месяцев до моего рождения. Он тоже был скрипач и учился у самого Леопольда Ауэра». – «А почему тогда твою маму зовут Евгения Георгиевна?» – «А она вовсе не Георгиевна, а Геральдовна. Но это очень трудно произносить. Вот мама и придумала себе что-то похожее, но попроще. А папин дедушка вообще был раввином в Вильнюсе». – «А кто такой раввин?» – «Ну это священник, только у евреев». – «А кто такие евреи?» – «Народ такой. Как русские или украинцы». – «А ты тоже еврей?» – «Я – нет. Я русский. У меня и папа и мама – русские. Вот папа у дедушки был еврей, а мама – датчанка. А ты?» – «Что я?» – «А ты кто?» – «Не знаю. Русский, наверное». – «А дедушка Геральд был вообще норвежец. А мамина мама – литовка. Здорово, правда?» – «Здорово!»
Но конечно же вовсе не одни только генеалогические изыскания занимали большую часть мальчишеского времени. Первый и главный вопрос – поступление в ЦМШ, Центральную музыкальную школу при Московской консерватории. А в том, что мальчишкам необходимо учиться именно там, твердо были уверены оба их педагога, и Юрин Евгений Семенович, и Геркин Станислав Сергеевич, аспирант Московской консерватории. Однако если в семье Райцеров этот вопрос был давно решен и дальнейшему обсуждению уже не подлежал, Елена Васильевна Владимирская испытывала определенные сомнения.
– Женя, ведь мы, фактически, навязываем сегодня мальчику совершенно определенный жизненный путь. Да, конечно же в десятилетке учат музыке как нигде, конечно же это высочайший профессиональный уровень. Но ведь не секрет, что эта ранняя специализация сказывается на общем уровне образования, что все основные на сегодняшний день предметы: математика, физика, химия – проходятся достаточно поверхностно. А что, если через несколько лет он заявит: да знать я не желаю эту вашу скрипку! И что потом?