В своей комнате я сменил футболку и натянул спортивные штаны. Направляясь к Генри, заглянул в ванную, ополоснул лицо и в какой-то момент — такое часто бывает в кино — увидел себя в зеркале. По щекам еще ползли капли, глаза под тяжелым лбом казались темными впадинами. Я открыл окно — проветрить ванную — и прочистил концом зубной щетки сливное отверстие. Потом прошел по коридору к комнате Генри.
Веро лежала, вытянувшись, на краю кровати, обнимая его одной рукой. На ее губах застыла бледная улыбка. Я взял ее на руки — она оказалась на удивление легкой и тут же уткнулась носом мне в грудь — и отнес наверх. Кожа у Веро была почти такой же серой, как у Генри, лицо усталое и словно смятое. Лицо пораженца. Я осторожно положил ее на кровать — она напряглась во сне, вздрогнула, потом расслабилась, — укрыл пуховым одеялом, поцеловал в наморщенный лоб и выключил свет. Когда я закрывал дверь, Веро еще раз кашлянула, и этот звук медленно прополз мне по коже.
Генри лежал, подвернув под себя руку. Где-то я читал, что при таком положении в конечности скапливается калий, который может затем попасть в сердце и убить. Многие бродяги умирают именно по этой причине. Я подтянул Генри повыше, заботливо укрыл и уже собирался чмокнуть в лоб, когда его снова начало трясти. Я повернулся и схватил мусорную корзину. Глаза у Генри вдруг распахнулись. Растерянный и смущенный, он всматривался в мир, освещенный настольной лампой. Я взял его за руку.
— Чарли. Слава богу, это ты. Что случилось? Где Джо? Мне нужно найти Джо. Ей серьезно плохо. Перебрала.
Он сел, и я положил руку ему на плечо. Он попытался встать — я не дал. Секунду-другую Генри еще боролся, но быстро сдался и разрыдался. Обхватив меня, прижав кулаки к моей спине, он плакал, снова и снова повторяя одно и то же имя.
— Ш-ш-ш… ш-ш-ш… — Я погладил его по голове. — С ней все будет хорошо. Уж если нам за кого и беспокоиться, так это за тебя. А теперь ложись. Ну же, Генри, уймись.
— Она осталась на вечеринке в «Ноттинг-Хилле». Это клуб, под Уэстуэем. Мне надо было проветриться, а она вышла следом. Потом мы как-то оказались на парковке, и ее стало рвать… по-моему, с кровью. Я сказал, что пойду позову кого-нибудь. Но в итоге приехал сюда. Не понимал, что делаю. Поедем. На твоей машине, а? Пожалуйста, Чарли. Пожалуйста.
Он был бледен, как мертвец, жалок и пьян. Часы на столике показывали четыре утра.
— Нет. Мы никуда не поедем. Ты не в том состоянии. Ложись.
Генри снова попытался подняться, но я уже видел, что он и сам понимает бессмысленность этих попыток. Через какое-то время он затих и уснул. По лицу его несколько раз пробежала, как облака над горой, дрожь. Он то и дело вскрикивал пронзительно, разрывая мягкую ткань ночи.
Я просидел с ним до рассвета, дожидаясь, пока проснется Веро. Она встала, наткнулась на что-то, натягивая халат, остановилась, вспомнив, наверно, события минувшей ночи, и через минуту вошла в комнату Генри, непричесанная, со свисающими на глаза прядями. Отбросив волосы, Веро глянула на меня. Генри держал меня за руку.
— Ты еще здесь. Спасибо, Чарли. Мне надо идти, у меня экзамен. Посидишь с ним?
Ничего другого и не оставалось. Я вдруг понял, что не хочу подводить Кофейные Зубки, коллег, что у меня появились обязательства и перед ними, и перед организацией под названием «Силверберч».
— Да, конечно. Не беспокойся. Удачи тебе, дорогая. — Я осторожно расщемил пальцы — ночью Генри схватил меня за руку да так и не отпустил — и, поднявшись, обнял Веро. Ее могло смутить мое несвежее дыхание и впитавшийся в одежду сырой, затхлый запах давно не проветривавшейся комнаты, но Веро крепко прижала меня к себе, а когда я посмотрел на нее, то увидел, что она улыбается. Вот только улыбка получилась невеселая и натужная, хуже слез.
Две недели спустя мы с Генри шли по берегу Большого Уза, неспешно пересекающего раскинувшуюся под вечным небом равнину Восточной Англии. День стоял прохладный и сырой, с Северного моря в сторону Лондона шли тяжелые тучи. В камышах у реки прокричала выпь. Лысухи и камышницы разлетались в стороны перед поганкой, словно слуги некоего восточного принца — кланяясь и расшаркиваясь перед разряженным господином.