— А ну, еще раз! — отчаянно крикнул он, будто перед прыжком в воду, и опять приставил опущенный было наган к виску, чтобы нажать гашетку, — как вдруг дверь с треском распахнулась и раздался еще более громкий крик:
— Руки вверх!!..
В землянку ворвался, с ярким электрическим фонарем в одной руке и с маузером в другой, человек в черной кожанке, а за ним красноармейцы с наганами.
Кто-то из бандитов ударом кулака сшиб и погасил лампу, но фонарь освещал и ослеплял их. Тимофей стукнул своим наганом Семена по голове, обхватил его…
Через несколько минут бандиты лежали на полу выхода, обезоруженные и связанные.
…Все пятеро бандитов были опознаны ограбленными пассажирами как участники налета на скорый поезд. Выяснилось, что никто из них в Иркутск не уезжал. С весны они жили в лесу с остатками разгромленной банды Ямана, которой и раньше помогали в «сухих» и «мокрых» делах.
Месяц спустя братья Нигвоздёвы оказались в числе расстрелянных по приговору суда. Доказано было, что Бабушкина убил выстрелом в окно Семен.
Остался неразоблаченным Федюня. При обыске у него и у Арины в ночь захвата банды ничего не нашли. Нигвоздёвы его не выдали. Однако советские органы, по докладу Лохматова, выселили Федюню из Варежки в дальние губернии. Племянницу Фомича Арину осудили за укрывательство бандитов. Против самого Фомича прямых улик не было, но его разыскивали. Ходил слух, что кто-то видел его на базаре в Ташкенте.
Глава четвертая
В августе Костя выбрался к детям и на охоту в еланские леса. Знакомый охотник давно звал его на тетеревов, обещая уступить под ружье гостю свою старую опытную собаку, а сам намереваясь испробовать первопольного, только что натасканного молодого сеттера.
В день Костиного отъезда неожиданно появился в Москве Мамед Кертуев. Они больше года не виделись. Мамед по окончании института преподавал в казанских вузах и решил в каникулярное время наведаться в столичные библиотеки, взглянуть на Москву, по которой скучал.
Костя позвал его с собой на тетеревиную охоту. Ружье в Еланске ему достанут. Мамед никогда не охотился, но ему очень хотелось о многом потолковать с товарищем. Подумав, обещал на денек-другой приехать и в самом деле явился. Чуть ли не с первых слов спросил у Кости:
— Читал цифры?
— Какие цифры?
— В августовском номере «Большевика». По данным хлебофуражного баланса.
— Я, брат, здесь предпочитаю играть в футбол и набивать патроны шестым номером дроби. Себе набил патронташ на двадцать четыре заряда. С тебя на первый раз хватит двенадцати.
— Ого! На целую стаю тетеревов.
— О тетеревах речи нет, ты в них все равно не попадешь, а в мишень постреляешь. Захвати газетный лист с какими хочешь цифрами.
— Нет, о цифрах ты выслушай. Черт их пабри, как они там группируют данные? У автора статьи выходит, будто двенадцать процентов крестьянских дворов, кулаки плюс зажиточные, продают шестьдесят процентов всего товарного хлеба в стране.
— А середняки сколько?
— Тридцать девять. Беднота — ничего. Одни только собственно кулаки, три с половиной процента деревенских хозяйств, выбрасывают на рынок будто бы тридцать процентов всего продажного хлеба. Значит, кулакам и зажиточным идут и городские товары: в деревнях покупает их тот, кто продает хлеб. Где же наша экономическая смычка с середняком?
— Это что-то не то. Неужели кулак за четыре года нэпа успел так вырасти? В восемнадцатом году его подстригли… Да и беднота спокон веку осенью сколько-нибудь хлеба да продает, а весной прикупает. Это они что-нибудь обсчитались.
— Похоже, что да… А мы-то в гору полезли, Костька, в гору! Ленинский вопрос «кто кого» в нашу пользу решаем, — говорил Мамед, приводя на память цифры роста государственной промышленности и торговли, кооперации. — Червонцу нашему международная буржуазия завидует, в Западной Европе у них нет такой крепкой валюты, как наш червонец!..
Для Мамеда было новостью, что Пересветов давно уже не работает в редакции «Правды».
Погода не обещала удачи охотникам. Костин знакомый гостеприимно встретил молодых людей в лесной деревушке, где размещался лесорубочный пункт, но с ночи полил дождь. Утром они все-таки поплелись на вырубки с двумя собаками и без толку вымокли. То приостанавливаясь, то возобновляясь, дождь смывал тетеревиные наброды, и собаки, с мокрыми, облипшими белой шерстью боками, не столько искали дичь, сколько оглядывались на охотников и жались к их ногам.