Сейчас зима, людей мы здесь не видали, но легко вообразили себе, какое «социал-демократическое благоденствие» начнется летом, когда на эти «дачи» выедут сотни берлинских рабочих семей.
Посмотрели, как берлинское простонародье развлекается в Луна-парке. «Американские» горы — как у нас в Ленинграде, хотя здесь они почему-то зовутся «русскими» и круче ленинградских, аж дух захватывает. Кстати, в торгпредстве слышали, будто за Крымским мостом, на месте сельхозвыставки, проектируется устроить нечто вроде Луна-парка. Так ли это? Оно неплохо было бы».
«С первого дня обнаружили, что немецкого языка не знаем. Никак не можем понять, о чем вокруг нас балакают. Влетают в уши какие-то отдельные слова, как будто похожие на те, что мы вычитали в словарях и учебниках, — и тонут в потоке непонятных. Да и знакомые-то слова понять не успеваешь. Мелькающее в разговоре «дер» или, например, «бир» (пиво) — и тех не узнаёшь: «р» немцы произносят с каким-то скрипучим придыханием, словно жилясь или позевывая. Понадобилась неделя, чтобы мы освоились с этим «р» и сами начали произносить его по-немецки (возможно, по-берлински, так как других диалектов мы не знаем, а их в стране, говорят, немало).
Это лишь примерное пояснение наших трудностей. Живой язык — нечто иное, нежели книжный. Газеты читаем легче, хотя не без словаря. Костя, как человек более систематический и способный день-деньской работать «как машина», еще в Ленинграде взял за правило не оставлять без точного перевода ни одного прочтенного немецкого слова. Меня на подобное геройство не хватает, пробегаю заметки чохом, довольствуясь общим смыслом.
Впрочем, Костька не потерял надежды сделать из меня полиглота и заставил вызубрить наизусть сатирическое стихотворение Гейне «По ту и по сю сторону Рейна», передающее характерное звучание немецкой речи. На мой слух, точно битюг по мостовой топает:
Библиотеки посещать не начали и, кажется, почти не будем. Нужные книги покупаем. Комплекты социал-демократических журналов и протоколы партейтагов можно приобрести сразу за десятилетие, с 1917 года. Социал-демократический книжный магазин обещает выписать с издательских складов в Берлине и Вене все нам нужное, по списку. Для книготорговцев это дело коммерческое, а что мы собираемся разнести ихнюю социал-демократию в пух и прах — на это им наплевать.
Итак, засядем за работу дома, справляясь в библиотеках лишь о самом необходимом».
«Русскими эмигрантами здесь пруд пруди. В кафе играет оркестрик; вперемежку с фокстротами обязательно услышишь «Светит месяц», «Ивушку», «Во саду ли в огороде», что-нибудь из Чайковского или Глинки. Присмотришься — музыканты русские. Они тоже догадываются, кто мы такие, — по разговору или по нашим «аристократическим» манерам. Подсядут и расспрашивают: «Давно из России? Как там?.. Говорят, Станиславского преследуют?» — «Что вы, его именем назван театр!» — «Это мы читали в «Правде». (Ее там в некоторых киосках, при коалиционном католико-социал-демократическом правительстве, продают.) Но разве большевистским газетам можно верить?»
Вот ты с ними и поговори!..
Щупают наши пиджаки, не верят, что из отечественного материала. «В России ведь сукон давно не производится!» (Товарищи из посольства присоветовали нам костюмы заказать портному, — по мерке и вообще практичнее, — а пока ходим в нашей русской одеже.)
Наконец начинают нам верить и задумываются…
Из песни слов не выкинешь. Придется рассказать, как я оконфузился. В самые первые дни в Берлине входим в автобус. Занимаем сидячие места. Следом входит дама и становится возле меня в проходе, держась за висячий ремешок. Меня подбил бес, я тихонько говорю Косте по-русски: «Думает, место уступлю. Как бы не так! У самого ноги гудут. Ничего, голубушка, постоишь». Костька поднимается и предлагает ей место, а она на чистейшем русском языке презрительно замечает:
— Не беспокойтесь, пожалуйста!
Я вскочил, пробился к дверям, за мной и Костя. На ближайшей остановке выскочили.
Вот это был урок вежливости!
Мы еще понятия не имели, сколько здесь русских. Все они свободно по-немецки лопочут, и с первого взгляда их не отличишь.