Что заставило Троцкого и других выступить? Разве не единодушна партия в осуждении бюрократизма? Почему в бюрократизме обвиняют ЦК? И чем политика ЦК может привести «к гибели»?..
Заходя в этот вечер один за другим к Шандалову, Хлынов, Элькан, Афонин, Флёнушкин выслушивали новость, и она всем им представлялась очень серьезной. Разногласия в ЦК… Иван Яковлевич бурчал:
— Нашли время!..
Шандалов настаивал, чтобы Скудрит с Афониным, как члены бюро ячейки, возбудили на бюро вопрос: по какому праву Длатовский разглашает среди какого-то круга «избранных» секретные сведения, доверенные ему райкомом партии персонально?
Афонин возразил:
— Не стоит мелочиться. Мы с Яном сходим завтра в райком и попытаемся сперва разузнать, как и что.
«Неужели эти письма могут повести к новой дискуссии, вроде той, что была в двадцать первом году? — размышлял Костя, вернувшись от Виктора. — Вот некстати! А Вейнтрауб-то, Вейнтрауб! Находит удовольствие в распространении таких слухов. Узнал случайно, так уж держи, по крайней мере, язык за зубами».
Назавтра Скудрит с Афониным были в Хамовническом райкоме партии. Вернулись оттуда в недоумении. Там им назвали письма Троцкого и «46-ти» «документами большой важности»: их обсудит ЦК и примет намеченные в них меры. А что в ячейке слухи идут, в этом особой беды нет, о письмах скоро все узнают.
— Остается ждать событий и официальной информации, — заключил Афонин свой рассказ товарищам. — Не лезть же нам наперед батьки в пекло.
Октябрь перевалил за половину, а в Москве все еще выдавались теплые солнечные дни. В институтском дворе играли в баскетбол, — Старков усиленно готовил команду к зимнему первенству вузов и города Москвы.
С тренировки Костя зашел, в майке и трусиках, к Шандалову и застал у него небольшого полноватого человека с тонкими чертами лица, остренькой светлой бородкой и высокой, со лба, лысиной. Он был в шевровых сапогах, в синей толстовке с крупными нагрудными карманами, черная кепка с широким козырьком лежала на краю стола.
— Извините, пожалуйста! — сконфузился Пересветов, узнав Бухарина, которого ему раньше случалось видеть издали во время Всероссийских съездов Советов. — Я пойду переоденусь…
— Что вы, зачем? Вы у себя дома.
Виктор их познакомил.
— Вы занимаетесь спортом! — сказал Бухарин, пожимая руку молодому человеку и поглядывая на него с иронической улыбкой.
Костя сел, пряча под стол голые ноги.
— Да вот, — усмехнулся Виктор, — никак из них баскетбольную дурь не выбью.
— Нет, отчего же, — возразил Бухарин, — спорт очень полезен…
Продолжая прерванный Костиным появлением разговор, Виктор обменялся со своим гостем несколькими фразами, после чего сказал:
— Костя, расскажи Николаю Ивановичу, как к тебе кулак за «прессыей» приезжал.
Выслушав краткий Костин рассказ, Бухарин заметил:
— Комсомольцы ваши ребята хорошие, но им, конечно, кулака легче из села вытурить, чем заставить на нас работать. Артель Фомичу разрешат, если они там действительно солодовню восстановить берутся.
— Да уж Калинин им отказал.
— Да?.. Что ж, возможно, артель оказалась фиктивной. Ну, может быть, вы меня проводите? — заключил он, обращаясь к Виктору, а взглядывая при этом и на Пересветова.
Костя не счел удобным отнести приглашение и на свой счет.
Вечером Виктор прислал за Костей Наташу. «Шандаловцы» были в сборе. Здесь же были Афонин и Скудрит. Виктор пересказывал свой разговор с Бухариным по дороге из института. Шандалов спросил его о «письмах в ЦК».
— Он, — сказал Виктор, — по-моему, ждал этого вопроса.
— Он и приходил-то сюда настроения прощупать, — утверждал Скудрит.
— Не захотел, верно, при мне об этом заговаривать, — предположил Костя, — а уйти я не догадался.
— Его интересовало, что именно я знаю, от кого и как эти письма расцениваю. Я сказал — не за себя одного, за всех нас, — что позиция авторов писем, как нам ее изложили, нам не понравилась.
Дальше сказанное Бухариным Виктор передал примерно так. Германские события и хозяйственные трудности этого года у нас (безработица, «ножницы», обесценение совзнаков, волынки на фабриках) многих заставляют нервничать. Кое-кто из группы «рабочей оппозиции», с партийным билетом, пытался провоцировать рабочих в Москве на стачки под меньшевистским лозунгом борьбы с «бесправием пролетариата». Некоторых пришлось исключить из партии, вожаков даже арестовать. Выдержим ли мы экзамен, особенно если придется воевать фактически в отсутствие Ильича? Троцкий боится, что не выдержим. В двадцать первом году он считал, что нам уже «кукушка прокуковала», что дни советской власти сочтены. Он вообще не верит, что мы удержим союз с крестьянством без победы международной революции. Внутрипартийный режим, установленный X съездом, запретившим фракции, Троцкий в своем письме объявил «режимом фракционной диктатуры» большинства.