— Так я же на первом курсе, — возразил Костя.
Выяснилось, что Покровский принял его по специальности, истории России, в свой семинар второго курса, минуя первый.
— Разве Лена Уманская вам не сказала?
— Ей вчерашний банкет память отшиб, — засмеялся Хлынов.
— А ты, Синяя Борода, кажись, потерпел фиаско? — спросил его вполголоса Флёнушкин. — Я видал, как ты ее вчера обхаживал.
— Скала! — отвечал, подмигнув, Толя и тремя пальцами собрал в пучок свою бородку. — Неприступна.
— А какая в вашем семинаре программа занятий? — осведомился Костя у Виктора.
— Россия двадцатого века. На первом курсе прошли девяностые годы, пятый год, теперь проходим государственные думы, реакцию, предвоенный подъем. На третьем будет война и тысяча девятьсот семнадцатый. В общем, все то, что не разработано буржуазными историками. Учебников, вы знаете, нет, доклады готовим по первоисточникам. Осталась незанятой тема о совете объединенного дворянства, не возьмете ли ее?
— Вы так подробно проходите царскую Россию?
— Покровский считает, с моей точки зрения вполне резонно, что подойти к советскому времени без обстоятельного уяснения себе предреволюционных десятилетий историку нельзя. И для истории партии необходим общеисторический фон.
— Это интересно! Насчет темы боюсь сразу сказать, надо подумать.
Краем уха между тем Костя слушал, как Флёнушкин подсмеивается над Хлыновым:
— Что-то я твоего вкуса в толк не возьму. То ты за студентками бегаешь, то вдруг…
— Мне моя бабушка говорила: «Бери малину раннюю, землянику позднюю», — возражал Толя. — Зачем противопоставлять? Ты, Сандрик, не диалектик.
К Шандалову зашли еще двое молодых людей. Один, горбоносый, со впалыми щеками и большими серыми, словно фосфоресцирующими глазами, знакомясь с Пересветовым, назвал себя Эльканом Уманским. Он тотчас вступил в живой обмен с Флёнушкиным остротами и намеками на что-то для Кости неясное. Вошедший следом за ним Косяков, с плохо выбритыми щеками и давно не стриженной шевелюрой, отвел к окну Хлынова и рассказывал ему какой-то анекдот.
— Товарищи! — перебил вдруг все разговоры Элькан Уманский, подняв брови и расширив глаза. — Вы слышали, какую штуку отмочил Сумбур-паша на лекции о «Коммунистическом манифесте»? Два часа толковал о первых строках «Манифеста», в которых упоминается русский царь Николай Первый, рассказал историю его царствования, историю Тройственного союза, а про коммунизм — ни одного слова!
Элькан заразительно смеялся, трясясь всем корпусом, надо лбом у него прыгал хохол волос. Костя не сразу догадался, кого они разумеют под «Сумбур-пашой»; оказалось, старого политического деятеля с известной фамилией, директора одного из крупных научных учреждений. Почувствовав себя лишним в компании, он распрощался.
В дверях налетела на него пунцовая от мороза черноглазая девчушка, в которой, по явному фамильному сходству, он угадал Викторову сестренку.
С ней шла худенькая молодая женщина. Придерживая запахнутые над выступавшим животом полы пальто, она испуганно оглядела Костю.
— С малых лет я питал отвращение к голоду, — говорил Флёнушкин, усаживаясь в этот день за обеденный столик вместе с Хлыновым, Пересветовым и Уманским.
Он заказал «Гюи де Мопассан». Комендант беспрекословно принес всем им такой же пшенный суп и котлеты, что и вчера.
Костя думал, что Анатолий, раз он интересовался его работой о меньшевизме, тоже историк России, но тот оказался историком Запада. Тут Пересветов вспомнил, что фамилию Хлынова он встречал в печати; так этот легкомысленный Анатолий — автор недавно вышедшей популярной брошюры о французской революции?..
— Да, это была его проба пера, — подтвердил Флёнушкин в ответ на Костин вопрос, а Хлынов с безразличным лицом погладил пальцами свою бородку.
Уманский и Флёнушкин были экономистами второго курса.
— До прошлого года мы все вместе учились в коммунистическом университете имени Свердлова, — рассказывал Элькан. — В его лекторской группе, готовящей лекторов для совпартшкол. Нас, бывших свердловцев, в институте кое-кто недолюбливает, вот пооботретесь, узнаете. «Шандаловцами» прозвали.
— Виктор у нас — голова! — с нарочито важной миной произнес Сандрик. — Генсек местного значения. Много власти во в Шандалове! — спаясничал он. — Покровский прочит его в свои преемники в исторической науке.