— Вы ведь выросли в окрестностях Буффало, мистер Курц, не так ли?
Курц никак не среагировал, но почувствовал, как его лицо напряглось. О'Тул знала всю его биографию из личного дела, которое сейчас лежало перед ней. До сих пор она не интересовалась историей его жизни, предшествовавшей Аттике. Что же я сделал не так, подумал он.
Он кивнул.
— Это не профессиональный интерес, — сказала Пег О'Тул. — Просто я столкнулась с маленькой загадкой, очень маленькой, и я хочу в ней разобраться. Для этого мне нужен человек, выросший здесь.
— А вы к таковым не относитесь? — спросил Курц. В Буффало таких было немного.
— Я здесь родилась, но мы переехали, когда мне было три года, — ответила она, открывая правый ящик стола и доставая оттуда что-то. — Я вернулась одиннадцать лет назад и пошла работать в полицию, — продолжала она, выкладывая на стол белый конверт. — И теперь мне нужен человек, родившийся здесь. И имеющий навыки частного сыска.
Курц непонимающе посмотрел на нее.
— Я не частный детектив, — произнес он голосом еще менее выразительным, чем его взгляд.
— У вас нет лицензии, — согласилась О'Тул. Очевидно, холод во взгляде и в интонации нисколько не предостерег ее. — Естественно, после срока за убийство. Но все, что я прочла и что услышала о вас, свидетельствует, что вы превосходный частный детектив.
Курц с трудом сдержался. К чему, черт подери, она клонит?
О'Тул вынула из конверта три фотографии и подвинула к нему.
— Может, вы знаете, где это находится или находилось.
Курц посмотрел на фотографии. Стандартные цветные снимки, без обрамления. На обратной стороне нет даты. Следовательно, они изготовлены в течение последней пары десятилетий. На первой — помятое и сломанное колесо обозрения, возвышающееся на засаженном деревьями холме. На деревьях нет листьев. На колесе не хватает кабинок. Позади виднеется лощина. Судя по всему, там река. Небо темно-серое. На второй фотографии оказался обветшавший павильон с автомобильчиками, стоящий посреди неухоженного луга. Крыша частично обвалилась, автомобильчики ржавые, некоторые перевернуты и разбросаны снаружи, среди увядшей травы. Ранняя зима или поздняя осень. Один из автомобильчиков, с когда-то золотистой девяткой на борту, опрокинут и валяется в покрытой льдом луже. На последней фотографии — лошадиная голова с карусели, крупным планом. Краска выцвела, рот с мундштуком отломаны. На изломе — гнилое дерево.
Он еще раз рассмотрел фотографии.
— Понятия не имею.
О'Тул кивнула, видимо, ожидая именно такого ответа.
— В детстве вы не ходили в такие парки?
Курц натянуто улыбнулся. В его детстве не было места таким вещам, как парки с аттракционами.
О'Тул покраснела.
— Я имею в виду, в те годы люди, живущие на западе штата Нью-Йорк, ходили в парки? Насколько я знаю, «Сикс Флэгс» в Дэрьен-Лейк тогда еще не было.
— Почему вы решили, что это фотографии давно заброшенного парка? — спросил Курц. — Дурное дело нехитрое. Его могли закрыть год назад, и вандалы быстро довели до такого состояния.
О'Тул кивнула.
— Да, но ржавчина и... Все это просто выглядит старым. Семидесятых годов, если не шестидесятых.
Курц пожал плечами, пододвигая фотографии обратно к ней.
— Тогда люди ездили в Кристал-Бич, на канадском берегу.
О'Тул снова кивнула.
— Но там все находится на берегу озера. Ни холмов, ни леса, не так ли?
— Правильно, — ответил Курц. — И там парк не заброшен. Когда придет время закрыть его, аттракционы мигом снесут, а землю продадут по частям за хорошие деньги.
О'Тул снова сняла очки и встала.
— Благодарю вас, мистер Курц. Вы мне помогли, — сказала она, как обычно, протягивая руку. Когда она сделала это в первый раз, этот жест поразил его, но теперь он привык. Они пожали друг другу руки, как всегда после очередной беседы. У нее твердая рука, подумал Курц. Затем О'Тул подписала его квитанцию на стоянку. Вторая часть завершающего ритуала.
Когда Курц уже открывал дверь, она вновь обратилась к нему:
— Я, наверное, действительно позвоню миссис Ди Марко по поводу другого нашего дела.
По-видимому, под другим делом подразумевалась женитьба, решил Курц.
— Да, конечно. Телефон офиса и Интернет-адрес у вас есть.
Позднее Курц думал, что, не зайди он в туалет на втором этаже, все могло бы сложиться по-другому. Черт побери! Ему понадобилось зайти в туалет, и он сделал это. Для того чтобы понять, что все имеет свои последствия, необязательно читать Марка Аврелия. Но если все время об этом думать, свихнешься.
Он спустился по лестнице, вышел в коридор, ведущий в подземный гараж, и увидел Пег О'Тул. Она вышла из лифта и открывала тяжелую дверь, за которой находилась стоянка. На ней было зеленое платье и туфли на высоком каблуке, в руках — сумочка. Заметив Курца, она остановилась. Курц сделал то же самое. Вряд ли офицеру по надзору очень хотелось выходить в подземный гараж рука об руку с одним из своих клиентов. Съязвить и подумать о чем-то другом Курцу не пришло в голову. Но данный исход был неизбежен, если только он не пойдет обратно по лестнице или не сядет в лифт. Проклятие.
О'Тул нарушила паузу, улыбнувшись и открыв дверь, пропуская Курца вперед.
Курц кивнул и прошел мимо нее в холодный полутемный гараж. Если ей хочется, пусть пропустит меня на десяток шагов вперед. Он не оборачивался. Меня посадили, черт побери, за убийство, а не за изнасилование.
Но О'Тул не стала долго ждать. Курц услышал цоканье ее каблуков в паре шагов позади. Она собиралась обогнать его справа.
— Стойте! — заорал он, подняв правую руку.
О'Тул замерла от изумления и подняла к груди сумочку, где, как он знал, она обычно носила свой «зиг про».
Это треклятое освещение вырубилось. Полчаса назад, когда он выходил отсюда, горели все люминесцентные лампы, висевшие на потолке с интервалом в двадцать пять футов, сейчас — только половина. Черными провалами зияли неосвещенные участки гаража.
— Назад! — крикнул Курц, показывая на дверь, из которой они вышли.
Пег О'Тул посмотрела на него, как на чокнутого, не выказав никаких признаков страха, и сунула руку в сумочку, извлекая оттуда свой пистолет.
Началась стрельба.
Глава 2
Когда Курц очнулся в больнице, он сразу понял, что его ранили, но не мог вспомнить, где, когда и кто. Вроде бы с ним был кто-то еще, но любые попытки оживить в памяти что-либо вызывали ощущение зазубренных гвоздей в мозгу.
Курц разбирался в оттенках и сортах боли не хуже, чем некоторые — в винах, но эта боль в голове находилась за пределами оценок. Единственной разумной реакцией на нее мог быть крик, но он не стал кричать долго, поскольку от этого боль только усиливалась.
В палате было темно, но даже слабый свет от оборудования на прикроватном столике резал глаза. Все предметы смотрелись будто окруженные ореолом. Попытка сфокусировать взгляд вызывала тошноту, пробивавшуюся сквозь боль, подобно плавнику акулы, рассекающему маслянистую гладь моря. Чтобы избавиться хоть от нее, Курц закрыл глаза. Теперь он лишь слышат приглушенные больничные звуки, обволакивающие его со всех сторон: переговоры по внутренней связи, скрип резиновых подошв по кафелю, еле слышные разговоры вполголоса, такие, которые услышишь только в больницах и букмекерских конторах. Но все эти звуки, и любой из них в отдельности, в том числе его собственное хриплое дыхание, были слишком громкими для Джо Курца.
Он попытался поднять руку, чтобы потереть правую сторону головы — эпицентр этой вселенской боли, но рука задрожала и осталась на месте, рядом с металлической рамой кровати.