Небо стало светлеть. Дождь все не кончался. И тогда я вдруг разры-далась, бурно, страшно. Я никак не могла успокоиться, меня била дрожь, и я все плакала и плакала, как безумная. И тогда он пододвинулся ко мне, прижался лицом к моим волосам и сказал устало:
— Ничего, Годри, все пройдет.
Он всегда так говорил, когда утешал меня.
Я долго не могла привыкнуть к тому, что теперь он совершенно бес-помощен. Меня это очень мучило. Я всегда чувствовала свою — СВОЮ ви-ну. Но постепенно и это прошло тоже. Чувство вины умерло, и я посмела сказать ему то, чего не должна была говорить. Я снова заговорила с ним о любви.
Да, я совершила ошибку. Мне надо было говорить об этом сразу — или никогда. Но я ждала пять лет. Мне было почти двадцать, когда я завела этот разговор.
Орд сказал только:
— Посмотри на меня.
Я посмотрела. Он сидел на диване, в поношенной тунике, худой, уг-рюмый. Впрочем, особо улыбчивым он никогда не был.
— Разве я стою того, чтобы ты разрушала всю свою жизнь?
— Орд!
— Ты еще очень молода, Годри. Но на этот раз я не позволю тебе сде-лать такую глупость. Ты будешь очень страдать потом.
— Так я тебе не нужна?
— Глупее ничего не могла придумать? — сказал он резко, и я видела, что он уже злиться, — У меня ничего не осталось в жизни, кроме тебя. И я не позволю тебе… И хватит об этом, ясно?
И я подчинилась. Я всегда ему подчинялась. Орд всегда имел надо мной неограниченную власть, и противиться ему не было никакой воз-можности. Только однажды я пошла ему наперекор, и вот что из этого вышло.
Иногда я говорю себе: разве дело в телесной близости? Если мы и так ближе, чем любовники, чем друзья, чем родня? Если я, вся моя лич-ность — это только он? Моя реакция — этого его реакция. Мои мысли и чув-ства — отражение его мыслей и чувств. Он воспитал меня, он сформировал всю мою личность, и иногда мне кажется, что даже кольцо совсем не ока-зало на меня влияния…
Он никогда не переставал быть моим учителем. Я училась у него всему, не только искусству боя, но искусству жизни. Я продолжаю у него учиться, и он продолжает меня учить — самый строгий, самый требова-тельный учитель.
Может, дело и не в телесной близости, может, это и не так важно. Важно то, что я просто хочу быть с ним — рядом. Всегда — рядом. Но я не могу. Я рождена и воспитана для определенной цели, и я разрываюсь меж-ду своим долгом и своей любовью. А ведь это Орд вбил в меня понимание долга…
Я часто приезжаю к нему, так часто, как только могу. Мы катаемся верхом: Орд прекрасный наездник, не нуждающийся в поводьях. Купаемся в быстрых горных реках. Мы почти не разговариваем: Орд всегда был очень молчалив, а я редко рассказываю ему о своих делах. Нам хорошо и так.
Но потом я уезжаю, а он остается. Не один, конечно, в замке Хардн полно народа, но все равно что один. Как и я. Каждый раз, уезжая, я ду-маю: что же он делает один? Я знаю, конечно, что он делает, но я очень плохо представляю его — без себя. Может быть, это очень глупо и эгои-стично, но это так.
На самом деле он делает очень многое. Через год после того, как Орд поселился здесь, хозяйство начало приносить прибыль, чего с замком Хардн не случалось уже несколько столетий. Здесь давно не было хороше-го управляющего.
Я страшно скучаю по нему. Орд говорил, что у него ничего не оста-лось в жизни, кроме меня, а у меня никогда ничего и не было, кроме него. Вся моя жизнь — он, только он один. Я уезжаю, а моя жизнь остается в зам-ке Хардн. Вся моя жизнь — без остатка.
Я не знаю, что со мной будет, когда он умрет, а ведь он намного старше меня. Но иногда я думаю, что будет лучше, если он умрет раньше. Я не смогу пережить его смерть, а он — мою? Пусть лучше я умру от горя, чем Орд…
3
Орд
Сегодня прибудет гроб с телом. И я жду. Я уже не живу, не чувст-вую, ни о чем не думаю, я жду. Я должен похоронить ее. Это последнее, что я должен для нее сделать.
Мы всегда думали, что ей придется хоронить меня, ведь я старше ее на двадцать семь лет. И вот как случилось на самом деле. В сущности, я даже не горюю, я не чувствую уже ничего. Я должен только похоронить ее. На фамильном кладбище уже готова могила, ее вырыли вчера — под проливным дождем. Дожди идут уже четыре дня — с самого дня ее смерти.
Может, и к лучшему, что все случилось именно так. Что больно мне, а не ей. Она очень боялась моей смерти.
Мы почти не говорили на эту тему, но однажды разговор все-таки случился — когда я свалился с необъезженной лошади и сломал себе обе ноги. Годри тогда была в столице, она примчалась на следующее утро, в совершенно невменяемом состоянии, вся в слезах. Она накричала на меня, потом разрыдалась, а немного успокоившись, вдруг сказала:
— Я не знаю, что я буду делать, если ты умрешь.
— Жить, — сказал я, но мы оба знали, что это неправда. Жить она не сможет.
Это отчасти — и даже в большей степени — моя вина. Я не должен был доводить до этого, нельзя было позволять ей так привязываться ко мне. Но… я допустил ошибку; я часто ошибался в жизни. Если бы Идрай убил меня тогда, она смогла бы это пережить. Она прожила без меня це-лый год. Но потом все изменилось, и основную роль в этом сыграло ее чувство вины. И мое одиночество, конечно.
В книгах это выглядит совсем иначе. Эти влюбленные, которые не могут жить друг без друга, они всегда молоды, красивы, а их страдания не-вероятно романтичны. В жизни же нет ничего романтичного. Страж Идрая и безрукий калека, который старше ее на тридцать лет. И это ведь проти-воестественно, когда двое живут — как единое целое. Годри так не кажется, но я слишком рано вошел в ее жизнь, и ей просто не с чем сравнивать. А я думаю, что это противоестественно и, в сущности, очень страшно — когда одному человеку совершенно необходим другой для того, чтобы просто жить. А теперь… я просто должен похоронить ее. Именно я, а не ее роди-тели, до которых ей никогда не было дела.
Два или три года назад в замке Хардн остановилась авеста с южной границы. Барон Дэр, отец Годри, был очень рад: не смотря на близость к столице, замок расположен в очень пустынной местности. А вечером, по-сле ужина, ко мне подошел командир авесты — грузный седой мужчина с красным лицом.
— Орд, не узнаешь?
И тогда я его узнал. Когда-то мы служили вместе на границе, потом он был одним из участников восстания, приближенным прежнего импера-тора. И вот как мы встретились
— А ты почти не изменился, Орд.
Я кивнул. Да, почти. Почти не изменился. Вот черт!
— Сядем, — сказал он.
Мы сели за стол, а он все смотрел на меня, и вид у него был смущен-ный.
— Как это с тобой случилось?
— Наша жизнь такая, — сказал я вяло, — Сам знаешь
— Да-а… — вздохнул он, — Так и есть…
— Как там на границе?
— Что там может быть? Война — она война и есть… Сам Идрай прие-хал…
— Я знаю.
— Ну, да. С его приездом дела пошли на лад. Да и Отце…
Я поднял голову. В красноватом отблеске свечей наши взгляды встретились, и он отвел глаза.
— Это Стража Идрая так теперь называют, — пояснил он, — Это ведь ты ее учил?
— Да, — сказал я.
— У нее твоя манера вести бой… Она вполне достойна твоего про-звища, Орд. И твоей славы.
Меня это как-то ужаснуло тогда — то, что ее зовут моим старым про-звищем. Годри всегда любила повторять: "я — это ты", — и в какой-то мере я соглашался с этим. Она действительно похожа на меня, но ведь это я ее вырастил. Только даже учителя и ученика не зовут обычно одним прозви-щем…
Последний раз я видел ее две недели назад. Была ночь, я вдруг про-снулся и увидел Годри, стоящую на коленях рядом с кроватью.