Объяснять взрослым хоть что-то — бесполезно. Ухожу куда-нибудь, меня спрашивают: «Когда вернешься?» Говорю: «Поздно». А мне: «Придешь в восемь!» Я отвечаю: «Хорошо», потому что иначе не отпустят. А прихожу поздно — на меня кричат: «Эгоист! Мы же договорились, волноваться заставляешь!» А по-моему, эгоисты они: не понимают, что мне хочется встретиться с ребятами или девчонкой. С девчонкой — не дай бог! Это, с их точки зрения, уже преступление. Начинают проводить «работу», будто сами не были молодыми… Бред какой-то…
Один древний греческий философ, не помню какой, сказал что-то вроде того, что нужно свернуть с проложенного пути. Пусть ты заблудишься, но зато сам найдешь дорогу к солнцу и свету. Пускай я буду спотыкаться и падать, но подниматься и идти вперед. Главное — идти. Своим путем. Не хочу правдами и неправдами в институт, хочу просто работать. И чтоб рядом были друзья и девчонка, которая мне нравится.
Юстина Тесли.
Я не хочу писать об учителях, вы же все знаете сами. У меня трудности дома. Я не могу любить и уважать свою мать только за то, что она меня родила. А воспитывали меня сначала ясли, потом детский сад — пятидневка, а теперь школа. Эти учреждения разъединили меня с матерью, и мы не понимаем друг друга. Отец у меня прекрасный, он врач, и даже ночью, если позовут, побежит к людям, а маму это бесит, она считает его дураком. Папу все благодарят, но денег врачам платят мало, а маме нужно много денег. И она все посмеивалась над ним, что не может заработать. Завела кавалера. Я хотела уйти с отцом, она не пустила… Нехорошо, что я рассказываю вам это, извините, но мне деться некуда: дома плохо и в школе не лучше… Извините…
Маша Кожаева.
Конфликты с родителями и учителями происходят, по-моему, из-за неумения взрослых общаться с детьми. Мне с родителями повезло. Отец воспитывал во мне самостоятельность в поступках и мышлении, чувство собственного достоинства и через это уважение к другим. Действуя, я не страшусь, что меня накажут. Но таких семей, где атмосфера доверия и дружелюбия, мало. Чаще родители за малый проступок наказывают, следят за каждым движением, но насилие влечет за собой обман. За двойки не пускают в кино — спрячем двойки. За сломанную вещь ругают — сожжем ее и скажем, что в глаза не видели. За курение бьют — спрячемся в подворотню. Родители не всегда имеют силы и время для воспитания, а воспитание учителей сводится к нотациям и окрикам. Человека в ученике не видят.
Когда я жила с родителями за границей, то познакомилась с картиной одного американского художника. Он изображает людей в виде консервных банок абсолютно похожими. Мне кажется, наша школа напоминает фабрику по производству таких консервов. Стоит ученику произнести какую-нибудь оригинальную мысль, ее называют глупостью, а ученика — выскочкой. Никто не пытается выявить своеобразие личности, вывести это своеобразие наружу. И мы привыкаем отвечать однообразно и вести себя однообразно. Хитрим и приспосабливаемся. А истинные чувства и мысли скрываем глубоко внутри. Если ты не болван, то быстро сообразишь, что от тебя хотят, что им требуется, и, чтобы жить без неприятностей, поступаешь по принципу: нате, получайте! И даже с ребятами отучаешься быть откровенным. А папа мне говорил, что откровенность — это счастье юности.
Наверное, мы несчастливое поколение, потому что не доверяем друзьям, а тем более взрослым. Взрослые, превратив нас по подобию своему в консервные банки с удобной для них начинкой, забыли приложить к этим банкам ключи и сердятся, что не могут открыть. На кого сердятся?
Оля Холодова ничего не написала.
Читая письменные исповеди своих учеников, Анатолий Алексеевич впервые представил себе их душевное смятение и был потрясен. Теперь, когда они не кривлялись, не жеманничали, не иронизировали — не защищались, обнажилась боль, и стало ясно, как же им тошно в их счетах с собственным «я» и с окружающим миром.