— Не будешь ли ты, Пирогов, так любезен, объяснить, что вас не устраивает?
— Отчего же… — нисколько не затрудняясь, согласился Пирогов. — Научимся наконец быть деловыми людьми и скажем кратко: «Всё».
На голове у «делового человека» красовался венок из серовато-блестящих вертушечек с детской игрушки — флюгера. Он, по всей видимости, олицетворял терновый венец или, как сказал поэт, «белый венчик из роз», в котором «впереди — Иисус Христос». Пирогов не посчитал необходимым снять свой венец перед появлением в кабинете директора.
— Не хочется вводить вас в заблуждение, — продолжал он, позируя, — сегодня с утра я немного задержался. Войдя в класс, я почувствовал, что обстановка накалена до предела и наша уважаемая Антонина Кузьминична готова впасть в истерику. Допустить такое было бы весьма прискорбно. Я незаметно вышел, — беззастенчиво докладывал Пирогов, словно находился в компании сверстников, — завел будильник, который случайно оказался в моем портфеле, и поставил у приоткрытой двери. Он зазвонил. Все закричали: «Ура! Звонок!» И Антонина Кузьминична, хотя, как и все, понимала, что звонок не настоящий, уверяю вас, тоже обрадовалась. Ей еще меньше нас хочется присутствовать на собственных уроках. Ну, а дальше, вы уже знаете, мы пошли подышать воздухом свободы, и… тут совсем некстати выбросили кроссовки… Как было не подобрать такую прекрасную кость?..
Виктория Петровна жадно глотнула воздух. Ее тяжелое, неподвижное лицо сделалось влажным от возбуждения. Анатолий Алексеевич поднялся, чтобы подать ей стакан воды. Ребята смотрели равнодушно. Больное сердце Виктории Петровны не вызывало у них сострадания.
— Можно мне сказать? — подняла руку, будто не видела недомогания завуча, Клубничкина, крупная, румяная девочка с копной бронзовых кудрей.
— Ну, говори, Клубничкина, что ты хочешь сказать? — неохотно согласилась Надежда Прохоровна, с тревогой поглядывая на завуча.
— Я хочу сказать, — встала Клубничкина, — что ваши разговоры-уговоры — сплошная демагогия. Вас причины не интересуют, только следствия. Мы же на математике ничего не понимаем! Говорим Антонине, то есть Антонине Кузьминичне: «Бесполезно слушать то, что непонятно». А она: «Не хотите слушать, не приходите на мои уроки, сдавайте зачеты!» Мы согласились. Перестали ходить на уроки, так Антонина побежала к вам жаловаться. Натуральная демагогия!
— Ты сама демагогию не разводи! — удивительно быстро справилась с недомоганием несгибаемая Виктория Петровна. — Учись как полагается и будешь все понимать!
— Как учите, так и учимся, — огрызнулась Клубничкина, ожесточаясь. — Прогнали хорошего учителя математики, ко двору не пришлась?!
— Что ты себе позволяешь?! — снова, едва дыша, не жалела себя Виктория Петровна. — Ты становишься просто злом школы!
— Зло школы не я, — грубо отразила удар Клубничкина, — и все тут, кроме вас, это понимают. А позволяю я себе не так уж много. Надежда Прохоровна спрашивает, я ей отвечаю. Если вы снова согнали нас сюда каяться, то и незачем было. Достаточно нас унижали на собрании с родителями. — И, больше не замечая Викторию Петровну, она обращалась только к Надежде Прохоровне: — Нужны хорошие учителя. И специализация. Зачем мне математика, если в жизни она не пригодится?
— Тебе могут пригодиться только кавалеры! — никак не могла успокоиться Виктория Петровна.
Клубничкина, не удостоив ее вниманием, продолжала:
— А тем, кому без математики не обойтись, нужно преподавать ее всерьез. Не как в трехстах километрах от железной дороги…
— Маша Клубничкина! — подал сигнал длинный, длинноволосый Прибаукин.
— Да! Да! Да! — немедленно подхватил хор.
— Ты что-то хотел добавить к сказанному, Вениамин? Слушаем.
Вениамин Прибаукин не спеша встал, постоял молча и вдруг пробасил:
— На физику тоже приходить не будем. Аленке… — Поправился: — Ольге Яковлевне… учить противопоказано, — и сел. Уже сидя, добавил: — Двуличная она. Но вы, — сказал он, указывая пальцем на Викторию Петровну, — этого не поймете. Вам тоже в школе трудно.
— Хорошо, что сознаете, как с вами трудно, — ловко вывернулась Виктория Петровна.
Прибаукин тихо хохотнул и стал смотреть в окно.
— Ну, если уж пошел столь откровенный разговор, — старалась из последних сил держаться Надежда Прохоровна, — то давайте разберемся, какие трудности с биологией?
— Кожаева! Мария! — скомандовал Прибаукин. — На выход! Твой номер!
Тоненькая, бледнолицая девочка с глубоко посаженными глазами, скептически взирающими на мир, застенчиво сказала: