К обеду гостей съехалось много: больше двадцати человек. Вечер был теплый, и все устроились под открытым небом, на лужайке, где были накрыты столы. На столах в фонарях-молниях горели свечи, мягко, но достаточно ярко освещая лица сидящих, а двое официантов, нанятых Бауманами специально по этому случаю, сновали взад и вперед между столом и жарящейся в дальнем конце сада тушей, возле которой, розовый от огня, орудовал Бауман в поварском переднике.
Мартин сидел за одним столом с миссис Бауман, между ней и хорошенькой молодой женщиной по фамилии Винтере, которая без устали флиртовала с каким-то мужчиной, сидевшим за соседним столом. В самый разгар обеда Мартин с удивлением обнаружил, что мужчина, с которым флиртовала миссис Винтере, ее собственный муж. Миссис Бауман беседовала с Мартином о Франции, где она побывала еще до войны, совсем девочкой, и еще раз лет пять назад. Выяснилось, что она интересуется гобеленами; она настоятельно советовала Мартину съездить в Байо посмотреть замечательные гобелены в тамошнем соборе, а кроме того, сходить в Париже в музей современного искусства, где, по ее словам, были выставлены некоторые образцы работы современных художников в этом жанре. Голос у нее был низкий, ласковый, но какой-то монотонный и безжизненный; похоже было, что и о других, более личных темах она говорит все тем же мелодичным, приглушенным, безликим, на одной ноте тоном, как будто минорную песню втиснули в одну октаву.
- Вы в ближайшее время не собираетесь во Францию? - спросил Мартин.
- Нет, - сказала она, - я больше не путешествую.
Она повернулась к соседу справа, и Мартину так и не удалось спросить, почему же она больше не путешествует; последняя фраза ее застыла в воздухе, равнодушная и окончательная, как официальное правительственное заявление. Все остальное время разговор за столом шел общий, Мартин тоже иногда вставлял свои замечания, а взгляд его то и дело обращался к соседнему столу, где во главе сидел Бауман в своем поварском фартуке; раскрасневшийся и чуточку чересчур шумный, он ни на мгновение не забывал о своих хозяйских обязанностях, разливал вино, весело смеялся шуткам гостей и ни разу даже не взглянул на стол, где рядом с Мартином сидела его жена.
Дело шло к полуночи, и гости уже начали разъезжаться, когда Мартину, наконец, удалось остаться с Бауманом с глазу на глаз. Бауман стоял у стола, придвинутого к стене дома, который служил для гостей баром, и наливал себе бренди. Поварской фартук он с себя уже снял; налив бренди, он недвижимо уставился на свой стакан, лицо его внезапно стало бледным, как тогда, усталым и каким-то отрешенным, словно он на мгновение забыл и о вечеринке, и о своих обязанностях хозяина, и о разъезжающихся гостях. Мартин подошел к-Бауману с первой фразой наготове - он вынашивал ее последние полчаса.
- Мистер Бауман, - начал он.
В первую секунду ему показалось, что тот его просто не слышит. Потом Бауман как-то почти незаметно встрепенулся, поднял голову и изобразил на лице ту легкую, дружелюбную улыбку, которую носил, не снимая, весь вечер.
- Гарри, мой мальчик, просто Гарри, - сказал Бауман.
- Гарри, - послушно согласился Мартин.
- Ваш стакан пуст, мой мальчик, - сказал Бауман и потянулся к бутылке бренди.
- О нет, благодарю вас, с меня на сегодня хватит, - остановил его Мартин.
- Вы правы. Бренди не дает уснуть по ночам.
- Я все думал о вашем деле, - сказал Мартин.
- О моем... Не понимаю, о чем вы? - Бауман взглянул на него искоса.
- Насчет вашего теннисного корта, - торопливо пояснил Мартин, - то есть, короче говоря, он у вас находится на возвышенном месте, и, когда поднимается ветер, ну, как сегодня...
- Да, да, верно, чертовски досадно, не правда ли? Я подозреваю, что мы его устроили не там, где следовало, он совершенно открыт с северной стороны, но так настаивал архитектор. Я в этом, правда, ничего не смыслю, кажется, все дело упирается в дренаж... - он неопределенно помахал рукой в воздухе, потом отпил глоток бренди.
- Вы знаете, - сказал Мартин, - мне кажется, я бы мог вас научить, как поправить это дело.
- Серьезно? Как это мило с вашей стороны, - язык у Баумана чуть-чуть заплетался. - Как-нибудь на днях заходите, и мы с вами...
- Я, видите ли, завтра уезжаю и...
- Да, ведь верно. - Бауман раздраженно потряс головой, словно сетуя на свою память. - Франция. Светоч мира. Я совсем забыл. Счастливчик. В ваши годы...
- Я подумал, не пойти ли нам сейчас туда, это займет всего несколько минут...
Бауман задумчиво опустил стакан, потом, слегка прищурившись, внимательно посмотрел на Мартина.
- Да, - сказал он, - конечно. Вы очень любезны.
Они двинулись между столов в глубь сада, туда, где в нескольких сотнях ярдов на фоне звездного неба вырисовывался остроконечный узор ограды теннисного корта, сделанной из металлических столбов и натянутой проволочной сетки.
- Мартин, - окликнула Линда, - куда это вы оба устремились? Нам пора собираться домой.
- Я вернусь буквально через минуту, - сказал Мартин.
Они шли по поляне, которая плавно поднималась к теннисному корту, и ноги их неслышно ступали по росистой траве.
- Надеюсь, вы не очень скучали? - заметил Бауман. - Я имею в виду сегодняшний вечер. Боюсь только, что у нас было слишком мало молодежи. Всегда не хватает молодежи...
- Я совсем не скучал. Это был прекрасный вечер.
- Да? - Бауман пожал плечами. - Надо же чем-то заниматься, - добавил он невразумительно.
Они подошли к теннисному корту, луна стояла в первой четверти, и на землю падала узорчатая тень решетки. Было безветренно и очень тихо, шум веселья, которое уже угасало за столами среди свечей, доносился к ним издалека, негромко, но явственно.
- Такая же история с кортом была у моего приятеля, - заговорил Мартин, не спуская с собеседника пристального взгляда, - возле Санта Барбары, и он высадил с северной стороны корта живую изгородь. Тень от нее на корт не падает. Через пару лет изгородь была уже высотой футов в восемь, и даже сильный ветер после этого игре не мешал, если не давать слишком высоких свечей. А высаживать изгородь надо поодаль от металлической сетки, недалеко, но так, чтобы ветки не прорастали внутрь и не терялись мячи. Примерно вот тут, - и Мартин показал, где именно.
- Да, действительно, прекрасная идея. Надо будет на неделе непременно поговорить с садовником, - сказал Бауман, потом подергал молнию на ширинке и спросил: - Не присоединяетесь? Одно из самых больших наслаждений. Окропить росу при лунном свете в наш сверхмеханизированный век.
Мартин молча ждал, а Буман, сделав свое дело, застегнул молнию и весело сказал: "Вот!" - словно ребенок, хвастающийся, что совершил похвальный поступок.
- Ну, а теперь мне пора к моим гостям.
Мартин протянул руку и взял Баумана за плечо.
- Бауман, - сказал он.
- Ау? - удивленно откликнулся Бауман и остановился.
- Что вы делали в пятницу вечером под окнами моей сестры?
Бауман отстранился слегка, повернулся и, склонив голову набок, озадаченно уставился на Мартина.
- Это вы о чем? - он засмеялся. - О, да это шутка! Ваша сестра утаила от меня, что вы такой шутник. Откровенно говоря, по ее рассказам, у меня сложилось впечатление, что вы весьма серьезный молодой человек. Я даже припоминаю, она как-то раз говорила, что ее это беспокоит...
- Что вы делали там, под окнами? - повторил Мартин.
- Мой мальчик, боюсь, что нам пора идти домой, - сказал Бауман.
- Хорошо, - сказал Мартин, - я пойду домой. Но я расскажу сестре и Вилларду, что это были вы, и я позвоню в полицию и им тоже расскажу.
- Вы становитесь занудой, молодой человек. - Тон у Баумана был беспечный, и в свете луны было заметно, как он улыбается. - Вы всех поставите в нелепое положение, и себя в первую очередь. Вам же никто не поверит.