- Да вы не волнуйтесь, - насмешливо продолжал Бауман. - Это не возмутит вашей врожденной стыдливости. Они молчат. Она поднимается наверх, заглатывает целую пригоршню пилюль, потом намазывает лицо кремом и надевает маску для сна, а он тем временем сидит один внизу при свете единственной лампочки и пьет виски не разбавляя. А когда вылакает полбутылки, заваливается тут же на кушетку, не снимая ботинок, и спит. Я был там четыре раза, и все четыре - одно и то же. Пилюли, виски, молчание. Показательные голубки. Лопнешь от смеха! А другие... Даже сами с собой, один на один. Вы, кажется, не знакомы с нашим священником, преподобным отцом Фенвиком?
- Нет, - сказал Мартин.
- Ну да, разумеется, нет. Мы с вами сегодня играли в теннис вместо того, чтобы преклонять колена. - Бауман хихикнул. - Несколько воскресений назад я нанес визит этому божьему человеку. Его спальня расположена в цокольном этаже. Это импозантный седовласый джентльмен. Если бы вам нужен был исполнитель на роль папы римского, вы через пять минут взяли бы его в свой фильм. Мягкая, смиренная улыбка на лице и божественное всепрощение, которое он источает на весь штат Коннектикут. И чем бы, вы думали, он был занят, когда я за ним наблюдал? Стоял вполоборота перед большим, в полный рост, зеркалом в одних шортах, втягивал живот и внимательно, с одобрением рассматривал, как это у него получается. Вы даже представить себе не можете, в какой он прекрасной форме, он, по всей вероятности, отжимается раз по пятьдесят в день. Потом он долго и нежно, как женщина, взбивал спереди свою шевелюру, добиваясь того самого вида не от мира сего, которым он знаменит. Он всегда выглядит так, словно слишком поглощен общением с господом, чтобы успевать еще следить за своей прической. А кроме того, он строил в зеркало рожи и воздевал руки для святого благословения - это он репетировал воскресное представление, стоя голый, в одних шортах, и ноги у него были, как у отставного футбольного защитника. Старый жулик. А чего я ждал, я даже не знаю. Может быть, я надеялся увидеть, как он молится на коленях, весь уйдя в общение с господом, с таким затаенным счастьем на лице, какого никогда не увидишь в церкви. - Бауман резко оборвал себя, в темноте еще придвинулся к Мартину и доверительно зашептал: - А что касается радостей плоти, тут я заглянул к нашим африканским родственникам.
- О ком это вы? - озадаченно спросил Мартин.
- О цветных. Ближе к первозданному. Проще, у них нет наших комплексов, - так я по крайней мере думал. У Слокумов живет одна цветная парочка. Вчера вечером вы их видели, они разносили напитки. Им обоим лет по тридцать пять. Муж - громадина, кажется, что он может двигать стены голыми руками. Жена - чудо-женщина. Огромная, с великолепной, пышной грудью, и потрясающим задом. Я как-то сидел позади них в кино, так, когда они смеются, это похоже на салют наций. Кажется, увидев их в постели, мы со своими белыми, жалкими, примитивными, слабосильными и строго нравственными ласками должны бы сгорать со стыда. Ну так я их однажды видел. В доме Слокумов у них комната при кухне, там можно подобраться к самому окну. И я их видел как раз в постели, но только они почему-то... читали. Как вы думаете, что читала она? - Бауман перевел дух и засмеялся. - Она читала "Второй пол" - это французская книжка о том, как плохо обходились с женщиной еще с мезозойских времен. А он читал Библию. Первую страницу. Книгу Бытия. "Вначале было Слово". - Бауман снова засмеялся, видимо, эта история доставляла ему особое удовольствие. - Я возвращался туда несколько раз, но у них были задернуты занавески, и, что они теперь читают, я так и не узнал...
- Гарри, Гарри! - донесся голос миссис Бауман. Она стояла ярдах в тридцати от них, белым пятном в лунном свете. - Что ты там делаешь? Гости уходят.
- Да, дорогая, мы сейчас идем, - откликнулся Бауман, - я только доскажу анекдот юному Мартину и тотчас присоединюсь к вам.
- Поскорее, уже поздно, - миссис Бауман повернулась, пересекла дорожку лунного света и направилась к дому. Бауман молча, недоуменно и грустно смотрел ей вслед.
- Что вам было нужно от моей сестры и Вилларда? - спросил Мартин, потрясенный тем, что ему пришлось услышать; если в начале вечера он не знал, как ему поступить, то сейчас он растерялся окончательно.
- Они - моя последняя надежда, - тихо сказал Бауман. - Давайте лучше вернемся, - и он двинулся по траве рядом с Мартином.
- Если есть на свете люди, которые... - Бауман заколебался, подбирая слово, - соединены - дороги друг другу, желанны друг другу... Я возвращаюсь из города тем же поездом, что и Виллард, жены встречают всех на перроне, и ваша сестра тоже, но она как будто чуть-чуть не со всеми, она словно в преддверии, она готовится, и, когда она видит его, у нее меняется лицо... Конечно, они не вешаются друг на друга, как Винтерсы, но иногда они просто касаются друг друга кончиками пальцев. И с их мальчишками... Они что-то знают, они что-то такое нашли, чего я не знаю, не нашел. Когда я вижу их, у меня такое чувство, что я - на пороге. Вот оно. Еще мгновение - и оно мое. Поэтому-то я едва не попался в ту ночь. Господи, я занимался этим годами, и ни один человек меня не видел. Я осторожен, как кошка. Но в ту ночь, когда я смотрел на вас троих, как вы сидели в гостиной за полночь, я забыл, где я. Когда вы подошли к окну, я... мне захотелось вам улыбнуться и сказать... сказать, да, да, молодцы... А может быть, я в них ошибаюсь тоже.
- Нет, в них вы не ошибаетесь, - задумчиво проговорил Мартин.
Они уже подошли к самым столам, где еще горели свечи, когда в доме кто-то включил радио. Из динамика на террасе полилась музыка. Танцевало несколько пар. Виллард танцевал с Линдой. Они танцевали отстранение, легко, едва касаясь друг друга. Мартин остановился и положил руку на плечо Баумана - остановить и его. Бауман дрожал. Мартин чувствовал сквозь рукав, как его бил озноб.
- Послушайте, - сказал Мартин, не спуская глаз с сестры и ее мужа. - Я должен сказать это им. И я должен сообщить в полицию. Даже если никто ничего не сумеет доказать, вы понимаете, чем это может для вас обернуться, особенно здесь?
- Понимаю, - ответил Бауман, не сводя с Вилларда взгляда вопрошающего, тоскливого и отчаянного, - делайте что хотите. Мне это совершенно все равно, - уронил он.
- Я никому ничего не скажу... пока. - Мартин сказал это резче, чем ему хотелось, стараясь, чтобы в голосе не прорвалась ни единая нотка жалости, - так было лучше для самого Баумана. - Но сестра пишет мне каждую неделю. И если я услышу, что кто-то опять видел человека под окном, хоть раз, хоть один-единственный раз...
Бауман все еще смотрел на танцующих.
- Ничего вы не услышите, - он пожал плечами. - Я буду по ночам сидеть дома. Никогда и ничего я не узнаю. Зачем только я сам себя обманываю?
И он пошел прочь, сильный телом и смятенный духом, шпион, заблудившийся во тьме, у которого карманы набиты данными бесчисленных разведок, не поддающимися расшифровке. Он медленно прошел среди танцующих, и через несколько мгновений Мартин услышал его громкий, добродушный смех, смех доносился со стороны стола, служившего в этот вечер баром, около которого собрались нетанцующие гости, в том числе мистер и миссис Винтере; они стояли, обняв друг друга за талию.
Мартин отвел глаза от группы возле бара и снова посмотрел на сестру и ее мужа, которые танцевали на выложенной плитами веранде под негромкую ночную музыку, как бы доносившуюся издалека и таявшую под открытым небом. И, рожденная новым зрением, явилась в нем вера, что не Виллард ведет ее в танце, не Линда следует за ним в движении, а просто плывут они, нежно и нерасторжимо вместе, волшебно огражденные от всех опасностей.
"Бедный Гарри, но даже если все это так, как мне привиделось, - подумал он, направляясь к Линде, чтобы сказать ей, что готов ехать домой, - даже если это так, завтра я покупаю им собаку".