– Тьфу ты черт! – выругался участковый. – У меня поножовщина на почве пьянства в соседнем доме уже две недели 'висит', а тут какие-то колдуны… Ладно, я всегда на связи. Звоните в любое время.
– Так точно, – глумливо ответил потерпевший, и снова поймал на себе взгляд участкового, преисполненный недоумения.
Закрыв за Жмыховым дверь, Смолин первым делом решил, что на работу идти в сложившихся обстоятельствах, завтра не стоит. Он набрал номер своего начальника и почти натурально, как ему самому показалось, соврал, что приболел, а потому завтра будет вызывать врача. Получив согласие, Юрий Андреевич набрал еще один номер:
– Алло, Лена?
– Ну ты же мне звонишь? Значит я. – съязвила Лена.
– Приезжай ко мне завтра?
– Что-то случилось? – в голосе девушки звучала тревога.
– Нет…то есть да, – сбился Смолин. – Приедешь?
– Жди. К вечеру буду. – В трубке раздались короткие гудки.
О смерти гражданки Дольской, а также двух ее знакомых – старика и юноши – Смолин и Локиев узнали с заметным опозданием. Иначе и быть не могло – делом занимался уголовный розыск, а Лубянка не имела к нему ровным счетом никакого отношения. До поры до времени.
Милицию вызвала пожилая соседка Дольской, посчитавшая, что слишком давно не видела Ольгу Сергеевну, которая, обычно, собираясь в магазин за продуктами, всегда интересовалась у нее, не купить ли что. Три дня тишины вынудили старушку набрать номер правоохранительных органов И сообщить о неладном. Милиция приехала быстро, взломала дверь и проникла внутрь квартиры. То, что милиционеры увидели, скорее не испугало их, а удивило. Три трупа сидели в креслах в гостиной, глядя в центр нарисованного на полу странного узора, состоявшего из трех окружностей. Версия о самоубийстве возникла первой и осталась единственной на протяжении всего следствия. Но милиция все же посчитала своим долгом донести до старших товарищей из органов, что имел место странный случай массового суицида, возможно, с применением оккультной символики.
Соответствующие фотографии прилагались к отчету, который лег на стол Смолина.
Оперативная группа из тринадцатого отдела мгновенно выехала на квартиру Дольской, где тщательно, сантиметр за сантиметром, досконально проверила все, что вообще можно было проверить. И ничего не обнаружила. Из разговоров с соседями, Смолин выяснил, что Дольская держала что-то вроде дореволюционного салона, нигде не работала и, похоже, была содержанкой своих более состоятельных друзей, посещавших ее довольно регулярно. Кто эти друзья, никто из соседей сказать не мог, сославшись на то, что приходили они к Дольской всегда в столь поздний час, когда все приличные люди и честные советские труженики готовятся отойти ко сну, чтобы не проспать новый трудовой день. Таким образом, узнать какие-либо подробности возможности не представлялось. Родственников у Дольской не было, что милицейские сыщики подтвердили со стопроцентной уверенностью. Так же, как не было их и у двух мужчин, обнаруженных рядом с хозяйкой квартиры. Но если у первого, Кирилла Эдуардовича Милютьева их не было по причине старости – все его близкие люди банальным образом умерли, не дожив до кошмарного самоубийства своего единокровника, то у второго, они возможно и были, вот только кто этот второй муровцы установить так и не смогли. Документов у Безлюдного никаких при себе не было, а сам он до своей смерти, проживал в рабочем общежитии, откуда рабочие исчезали чуть ни каждый день, но по вполне объяснимым причинам: люди переходили на другие заводы или вообще уезжали на стройки социализма, никому ничего не сказав – и такое бывало. Поэтому в общежитии пропажу Безлюдного не заметили, а на заводе, на котором он трудился просто махнули рукой – нет и нет.
Одним словом в милицию никто о пропаже человека не обратился, а, следовательно, личность Ивана так и осталась неустановленной.
Смолин с Локиевым не верили своей удаче – 'Трехкружие' само себя обнаружило да еще таким неожиданным способом. Новиков в больнице полностью согласился с тем, что это было ритуальное самоубийство, но радости чекистов не разделил, объяснив, что те все равно не поверят в то, что он скажет. Когда же 'те' все же допытались у него, от чего он так расстроен, то Новиков пояснил, что самоубийство это было совершенно не от какой-то житейской безысходности, а с определенной целью, и что, несмотря на смерть Дольской (которую сам же Новиков не колеблясь назвал главой 'Трехкружия', так как лишь одна женщина могла быть в организации и та – только ее первым лицом), сила 'Трехкружия' не ослабла, а наоборот усилилась.
Смолин с Глебом внимательно выслушали Новикова, на которого смотреть было больно, послушно покивали головами, но поверить – не поверили. Перед ними сейчас стояла совсем другая задача – найти оставшихся членов секты и покончить с ней навсегда.
Кроме того, Новиков настаивал на том, что пропавшая из квартиры Львовой книга должна быть обязательно найдена.
На фоне относительных удач известие о самоубийстве Глеба Локиева, случившееся двумя днями позже, было подобно грому среди ясного неба…
Из трех возможных Эдуардов два, в качестве возможных кандидатов, отпали сами собой. Выложив выписанную в архиве информацию на стол, Олег понял, что единственно возможно живым может быть только один из них – Эдуард Палин. Два остальных элементарно не подходили по возрасту.
Найти адрес Эдуарда оказалось делом простым. Олег забежал в ближайшее к дому интернет-кафе, вбил в поисковик запрос на имеющиеся в открытом доступе телефонные базы и без промедлений вбил в нужные окошки фамилию и инициалы Палина.
Компьютер на несколько секунд задумался, а затем на экране появилось окошко, в котором был написан телефон и домашний адрес Эдуарда. Сохранив страницу, Олег попросил распечатать ее, и через пару минут листок с заветным адресом был уже у него в руках. Порадовавшись, что живет Эдуард совсем близко от центра, Олег решил, не теряя времени, направится прямиком на квартиру к Палину. До нужной ему улицы Олег доехал наземным транспортом, потом долго плутал среди одинаковых пятиэтажек из серого кирпича, пока, наконец, не обнаружил нужный ему дом. С облегчением обнаружив, что домофона в подъезде не наблюдается, он зашел внутрь и поднялся на второй этаж. Дверь Олегу открыла миловидная особа лет двадцати, которая оглядела его с ног до головы, впрочем, безо всякой цели.