— Ну, это ты, бать, зря… Жить не все равно где, а помирать…
— Не скажи. Поживешь с мое, узнаешь.
— Ну, а если мы тебе в поселке комнатенку дадим?
— Разве я тут мешаю? — спросил дед Степочка.
— Понимаешь, бать, — председатель как бы приглашал собеседника поразмыслить вместе с ним, — посевные площади колхоз с каждым годом увеличивает, а где пахать-сеять прикажешь? Земля занята.
— Вон сколько болот кругом.
— Болота осушать надо, а тут земля добрая, унавоженная. Сады повырубим, и сей.
— А не жалко? — спросил дед Степочка.
— Чего?
— Сады вырубать. Сколь в них труда человеческого.
— Жалко, конечно, а что делать? По яблокам у нас плана нет, по зерну.
— И зерна тут не будет, — сказал дед Степочка.
— Как это не будет, почему?
— Деревья изведете, речка высохнет. Вместо зерна песок будете собирать. Засуха начнется.
— Ну что ты, дед! От дождей не знаем, куда деваться, а ты — засуха…
Фрося к их разговору не прислушивалась. Она раздумывала, чем бы угостить председателя. Прежнего, бывало, и думать нечего: стакан поднеси, огурец на закусь и — доволен. А этот не пьет, не курит, с какого боку к нему пристроиться? Ладно, решила, чаем угощу. С пышками. Как раз сегодня напекла. Авось не побрезгует.
От пышек Иван Петрович и вправду не отказался. Ел, нахваливал:
— Ишь, какие ноздрястые!
— Это у меня печка такие печет.
— Ну-ка, ну-ка, — оживился председатель, — покажите свою чудо-печку.
— Да вот же она, перед вами.
По челу печки петухи бегали. Один петух даже яйцо в клюве держал, другой кур корогодил. А собака из конуры высунулась и лаяла на озорников.
Иван Петрович заинтересовался:
— Это ж кто у вас занимается художеством?
— Я, — потупилась Фрося. — Детишкам для забавы.
— Красиво.
— Да разве в этом дело?
Фрося покрутила ручку, торчащую из-под загнетки, печка, слегка качнувшись, двинулась вправо. Потом влево. Потом вокруг себя. Правда, внутри у нее что-то скрипело, повизгивало, но она все равно упрямо ворочалась, как старушка, что не хотела стареть, выдавая себя за молодайку. А когда повернулась задом, Иван Петрович даже ахнул от изумления: здесь плескалось море, и плыли по нему пароходы.
— Да, экспонат, — восхитился председатель, — хоть сейчас в музей.
— Ну вот, а вы переезжать…
Вечером, придя с работы, Василий приступил к допросу:
— Что председатель сказал, непутевая?
— Да ничего такого и не сказал. Попил чаю и уехал.
— Ага, значит, и его уговорила. Ну, добро…
И, выхватив из-под кровати чемодан, он начал укладывать свои вещи.
— Дети, вы со мной или со своей непутевой матерью?
Гаврош испуганно смотрел на него, не зная, куда деваться, а Юля поднялась из-за стола и демонстративно стала рядом с матерью. Тогда и Гаврош присоединился к ним.
— А ты, Оксанк? — позвал Василий.
Оксана в это время на печке сидела. В куклы играла. Услышав голос отца, она вздрогнула и заплакала. Василий погладил ее по голове.
— Ничего, вспомните меня, да уж поздно будет.
У крыльца его уже поджидал Гераська Глумной.
— Два сапога — пара, — только и сказала Фрося мужу на прощанье, когда тот устроился позади Гераськи. Чемодан с барахлом они приладили в люльке.
— Теперь поминай как звали! — крикнул Гераська. — Наш адрес — Советский Союз!
— Ладно, мам, — по-взрослому сказал Гаврош, — проживем как-нибудь.
А Юля добавила:
— Чем такой отец, лучше уж никакого.
Фрося плакала. Справлялась по хозяйству, а слезы так и текли из глаз, весь белый свет застили. Жалела она Василия. Ведь не был же он таким раньше. Когда в женихах ходил, в рот не брал. И на свадьбе сидел как положено — рюмка вверх донышком. А уж как Юлюшка родилась, совсем домашним стал — с утра до ночи с дитем возился. И пеленки сменит, и спать уложит, а как проснется, на ферму принесет, чтоб жена грудью дите покормила. Чтоб на сторону куда или в компанию — ни-ни. И вдруг лет пять назад… Как подменили мужика. С Гераськой Глумным связался. Запил напропалую. Пробовала ругать — на ночь перестал являться.
Фрося поначалу скрывала от детей, что отец у них пьет, а потом и скрывать перестала: что ж они, слепые? Ничего не видят?
Когда трезвый, и мужик как мужик, а чуть заложил за щеку — и повело: и то ему не так, и это не эдак. Вконец скорюзился. Так что, может, и хорошо, что ушел. С глаз долой — из сердца вон.
Спать легла Фрося успокоенная. Потому, видать, и сон хороший привиделся.