— Здравствуйте! — крикнул он бухте Северной, бухте Южной.
— Здравствуйте! — крикнул бульвару Приморскому, Графской пристани.
— Привет вам, курган Малахов, Карантинная бухта, Корабельная сторона!
Слово сдержал матрос. Вышел он к морю. На флагштоке у Графской пристани бескозырку, как флаг, повесил.
Отдали волны матросское сердце. Трепетно вынесли на руках.
Сергей Алексеев
Алымов С. Родной Севастополь
РОДНОЙ СЕВАСТОПОЛЬ
Заря засияла над крымской землёю,
Над морем рассеялся сумрак ночной,
Белеет на взморье над синей волною
Краса Черноморья — наш город-герой.
Лазурные бухты, жемчужные горы,
Высокий, далёкий огонь маяка...
Эх, Чёрное море, широкое море,
Родной Севастополь — любовь моряка!
Здесь кровью святою омыты утёсы.
Здесь славой овеян бетон батарей.
Здесь курс на бессмертье держали матросы
В боях за свободу Отчизны своей.
Лазурные бухты, жемчужные горы,
Высокий, далёкий огонь маяка...
Эх, Чёрное море, широкое море,
Родной Севастополь — любовь моряка!
Идут корабли в черноморском просторе,
Матросская песня над морем звенит:
— Ты наше навеки, широкое море,
Свободу твою черноморец хранит.
Лазурные бухты, жемчужные горы,
Высокий, далёкий огонь маяка...
Эх, Чёрное море, широкое море,
Родной Севастополь — любовь моряка!
Сергей Алымов
Воскресенская 3. Городская булочка
ГОРОДСКАЯ БУЛОЧКА
Быль
Шла я в школу на читательскую конференцию.
Весеннее солнце обожгло сугробы, они спеклись, почернели; на асфальтовых подсохших дорожках суетились воробьи, а в школьном саду старшеклассники белили стволы яблонь.
Вошла в школу в праздничном настроении. Сняла пальто и, вешая его на крюк, увидела урну с мусором, из которой торчала... надкусанная булочка. Весь праздничный настрой как ветром сдуло. Лестница на пятый этаж в актовый зал показалась мне бесконечно длинной.
В зале собрались пионеры. В белоснежных рубашках, с алыми галстуками, нетерпеливые, подвижные, они переговаривались, шутили. И моментально смолкли, когда мы с библиотекарем вошли в зал.
Долго я не могла начать говорить. Вглядывалась в лица ребят. Глаза у всех были ясны, широко раскрыты и безмятежны. А передо мною в памяти возникло лицо Катеньки...
И я начала свой разговор об этой девочке, с которой познакомилась в поезде в дни войны в начале 1944 года... Затемнённый Мурманск, почти полностью разрушенный вражескими бомбами, запах гари, мрачный вокзал, силуэт поезда с наглухо зашторенными окнами.
Поезд шёл из Мурманска в Москву.
Моим соседом по купе оказался морской офицер, на чёрном кителе поблёскивали ордена Ленина, Красного Знамени, Отечественной войны, медали; на правой стороне груди нашита продолговатая золотистая полоска — знак тяжёлого ранения в бою. Рядом с ним сидела девочка лет семи-восьми. Я спросила, как её зовут, она молча прильнула лицом к руке отца.
— Катенька, — ответил за неё капитан. — Моя Катенька, — повторил он с грустью.
Проводница принесла чай. Позвякивание ложечек в стаканах словно вернуло девочку к жизни. Она рассмеялась и стала тормошить отца:
— Папочка, давай скорей, скорей!
Капитан снял с верхней полки чемодан, вынул хлеб, колбасу, сыр. Все продукты были аккуратно завёрнуты и тщательно уложены в чемодане, как это умеют делать только моряки. Я тоже вынула из сумки съестные припасы, и мы принялись за ужин. Капитан не спеша отрезал ломтики хлеба. Девочка тоненькими прозрачными пальцами торопливо собирала крошки. Вагон дёрнуло, и они просыпались на подол. Катенька внимательно и сосредоточенно искала каждую крошечку и клала в рот. Ела в какой-то спешке, почти давясь, но вдруг сникла и жалобно произнесла:
— Ой, не могу больше, а всё хочется съесть.
Она несколько раз порывалась достать со дна выпитого стакана лимон, но отец взглядом останавливал её.
— А теперь спать! — решительно сказал он. — Платье и ботинки не снимай.
— Хорошо, — покорно согласилась Катенька, — только вы выйдите, пожалуйста, в коридор.
Мы вышли. Капитан задвинул дверь, выбил щелчком сигарету из пачки, закурил, глубоко затянулся и выдохнул кольца дыма.
— Ах, Катенька, Катенька... Сколько ей пришлось пережить! Я с первого дня войны на подводной лодке, а жена с детьми и больной бабушкой остались в Ленинграде. — Капитан несколько раз подряд пыхнул сигаретой и, заминая её в пепельнице, глухо сказал: — Все умерли от голода. Катенька уцелела. Привезли её ко мне в Мурманск. Отхаживали несколько месяцев. Теперь она почти здорова, но что-то в ней надломилось. Не верит, что хлеба всегда будет вдоволь, и делает запасы, как белка. Вот посмотрите...
Он осторожно отодвинул дверь, подошёл к спящей дочке, отвернул угол подушки. На простыне лежали красные полукружия корочек от сыра, смятые яичные скорлупки, кожура от лимонов, и к расслабленной ото сна ладошке прилип кусочек сахара.
Отец подоткнул со всех сторон одеяло и сел.
— И во сне бредит хлебом. Ей всё кажется, что кто-то злой и чёрный отнимет хлеб... — Капитан посмотрел на часы. — Скоро приблизимся к линии фронта.
Поезд, прогремев по мосту, стал замедлять ход, а проводница попросила пассажиров покинуть вагоны и спуститься слева по ходу поезда под откос.
Катенька мигом села на постели и, засовывая за пазуху лимонную кожуру, скорлупки, заученно повторяла:
— Тревога... Артобстрел... Обстреливают наш квадрат...
В вагоне погас свет. Мы ощупью пробирались к выходу.
В чёрной ночи глухо, как филин, ухали артиллерийские выстрелы. По небу вспугнутыми птицами летели облака, и в них ныряла луна, беспокойно глядя на землю.
Капитан спрыгнул с подножки, расставил руки и хотел уже схватить дочку, но она вдруг метнулась с площадки обратно в чёрную пасть вагона. Отец поспешил за ней.
Вскоре они спустились вниз под откос. У Катеньки в руках белел свёрток.
Отец расстелил на снегу полу шинели. Катенька положила свёрток и легла на него, распластав руки.
Снаряды падали где-то справа. Немцы, очевидно, обстреливали мост, который мы уже миновали. От взрывов вздрагивала земля, и от неё пахло талым снегом и полынью, и от этого запаха кружилась голова, и нестерпимая боль и нежность к этой исстрадавшейся земле, перепаханной снарядами, бомбами, сжимали сердце.