«Менелай» простоял на пристани тридцать шесть часов, и в каютах было невыносимо душно. Открыв иллюминатор каюты Клер, соседней с его каютой на главной палубе, Найджел ощутил некоторое облегчение. Клер заявила; что собирается принять ванну, а затем «привести все в порядок». Найджел не сомневался, что последняя процедура предполагает распаковку одежды и раскладывание ее на койках Клер и ее соседки, бакалавра искусств мисс Э. Джеймисон, которая, к счастью, еще не прибыла. Найджел предоставил Клер заниматься этим в одиночку, открыл иллюминатор в своей душегубке, которую, как он узнал, ему предстояло делить со Стивеном Планкетом, доктором медицины и магистром естественных наук, аккуратно разложил свои вещи и вышел на палубу в поисках прохлады. Уяснив во время обхода важнейшие достопримечательности корабля — два салопа, спереди и на корме, бары (еще не открытые), маленький бассейн (еще не наполненный) на полубаке под капитанским мостиком,— Найджел занял позицию у перил прогулочной палубы посередине судна.
Прямо внизу плоский танкер накачивал «Менелай» топливом через пуповину нефтепровода. Вдали легкий бриз колыхал бело-голубые флаги пришвартованных рядом трех греческих корветов. Вдоль противоположной набережной стояли три пассажирских корабля, поблескивая белизной на афинском солнце; один из них, «Адриатика», был зафрахтован компанией «Лебедь» — на него Найджел безуспешно пытался раздобыть билеты для себя и Клер. Большой туристический лайнер с единственной трубой, похожей на огромную желтую перечницу, разводил пары. Несколько обшарпанных грузовых пароходов, множество мелких суденышек, склады, подъемные краны и подернутое дымкой бело-голубое небо дополняли пейзаж. В воздухе ощущался сильный запах — пары танкера смешивались то ли с греческой стряпней, то ли с гнилыми овощами, а может быть, и с тем, и с другим. Найджел подумал, что соседство в каюте с судовым врачом может оказаться кстати.
Он попытался представить себе порт Пирея в пятом столетии — с входящими в гавань триремами{5} и тянущимися к Афинам длинными стенами,— по жара препятствовала живости его воображения. Внезапные звуки с другой стороны «Менелая» прервали его мысли. Двигаясь над правым бортом и глядя на причал, к которому был пришвартован корабль, Найджел увидел грузовик, нагруженный прямоугольными кусками льда. Матрос, стоя в клети, свешивающейся с палубы, передавал на корабль через иллюминатор один кусок льда за другим. Между начальником, береговой группы, передающей лед матросу, и корабельным офицером, склонившимся над перилами в двадцати футах от Найджела, вспыхнула перебранка. Найджел не мог определить ее причину — то ли лед прибыл с опозданием, то ли он был не той формы, то ли оба участника ссоры просто не симпатизировали друг другу. Однако даже если бы сцепа являлась следствием застарелой кровной вражды, она не могла бы выглядеть более драматичной. Доведенный до отчаяния офицер стал рвать на себе волосы — подобного жеста Найджел не видел со времен представления «Эдипа» тридцать лет назад. Но больше всего на него производил впечатление ритм перебранки. Офицер выкрикивал фразы со свойственными его языку отрывистыми интонациями, сопровождая речь щедрой и свирепой жестикуляцией, покуда стоящий внизу надсмотрщик молча слушал. Потом надсмотрщик начал кричать в ответ, истерически пританцовывая, как будто в любой момент был готов взмыть вверх и придушить офицера, который слушал его вопли, пожевывая разбойничьего вида усы. Строфа и антистрофа, подумал Найджел; благородная афинская традиция спора — слушать доводы оппонента столь же усердно, как излагать собственные. Найджел сознавал, что именно эти вещи наполняют сердце теплым чувством к грекам, заставляя полюбить их на веки вечные.
— Намечается кровопролитие? — послышался рядом веселый голос Клер.
— А, ты здесь! Нет, просто небольшое расхождение во мнении насчет льда.
Противники еще несколько минут обменивались криками. Затем словесная буря прекратилась так же внезапно, как началась. Надсмотрщик плюнул в девственно-белоснежный борт корабля; офицер изобразил жест, способный выразить всю трагедию короля Лира, и отвернулся. Честь была удовлетворена, эмоции истощились.