Конечно, были и исключения. Низенький полный мужчина вступил в разговор с Найджелом и Клер, представившись как Айвор Бентинк-Джоунс. Он заявил, что не чужой в этих местах, и если они хотят получше ориентироваться, то он к их услугам. С его подмигивающими глазками, веселым голосом и, очевидно, неиссякаемой жизнерадостностью мистер Бентинк-Джоунс явно был обречен стать душой всего корабельного общества. Его энергичное стремление завязать дружбу выглядело немного жалким, но отнюдь не отталкивающим. Найджелу он показался человеком, способным вызывать к себе доверие, как нищий вызывает милосердие.
— Вы довольны вашей каютой? — осведомился толстяк.— Если нет, то Никки, безусловно, добудет вам другую. Он администратор круиза.
— Благодарю вас, но наши каюты вполне удобны,— ответила Клер.
— О, понимаю. Простите — я подумал, что вы путешествуете вместе.
— Так оно и есть.
Взгляд толстяка на момент стал обескураженным. Клер почувствовала угрызения совести за то, что лишила его невинного удовольствия от знакомства с парой, собиравшейся жить во грехе на борту корабля.
— Мы просто добрые друзья,— с усмешкой добавила она.
— А вот и Джереми Стрит.— Айвор Бентинк-Джоунс махнул рукой приближавшемуся к ним высокому мужчине неопределенного возраста с редкими золотистыми волосами и скромным видом знаменитости, знающей себе цену и не намеренной утверждать ее. Джереми Стрит носил безупречно белый парусиновый костюм, ярко-голубую рубашку и шелковый шарф — этот ансамбль делал его словно сошедшим со страниц каталога «Хэрродса»{8}.
— Познакомился с ним в поезде,— объяснил Бентинк-Джоунс.— Очаровательный парень. Совсем по зазнается... О, Стрит, позвольте мне вас представить. Мистер Джереми Стрит — мисс Клер Мэссинджер, мистер Найджел Стрейнджуэйз.
Все трое пробормотали вежливые приветствия.
— Очень рад с вами познакомиться,— обратился к Клер Джереми Стрит.— Я видел вашу последнюю выставку. Такая сила и в то же время хрупкость! Особенно эта Мадонна. Земное в сочетании с божественным — как и должно быть.
Голос Джереми Стрита был чересчур мелодичным, а почтительные и одновременно мужественные интонации казались уж слишком подобающими случаю. На лице Клер мелькнуло отвращение, заметное только Найджелу.
— Хелло-о-оу!— пропел Айвор Бентинк-Джоунс.— Выходит, на борту еще одна знаменитость. Вы художница, мисс Мэссинджер?
— Скульптор.
— Ну, так вы прибыли к первоисточнику европейского искусства.
— Это мне уже говорили,— сказала Клер.
— «О, Греческие острова, где пела и любила Сафо!»{9} — воскликнул мистер Бентинк-Джоунс; его пухлая физиономия подергивалась от энтузиазма.— Какое вдохновение! Но я уверен, что это не первый ваш визит.
— Именно первый.
— Ну и ну! Первый визит, да еще имея в качестве гида прославленного Джереми Стрита!
Прославленный Джереми Стрит бросил на Клер виноватый взгляд; уголок его подвижного рта слегка дернулся. Очевидно, лесть имела для него свои пределы.
— Мы можем рассчитывать в ближайшем будущем на очередной перевод, вышедший из-под вашего пера? — осведомился мистер Бентинк-Джоунс.
— Я только что закончил «Ипполита».
— О, одно из самых возвышенных творений Софокла!
— Ну, вообще-то, Еврипида.
— Конечно, Еврипида. Какая дурацкая обмолвка!
— А каким текстом вы пользовались? — спросил Найджел.— Полагаю, И. К. Эмброуза?
Трудно было представить более безобидный вопрос. Однако Найджел тотчас же ощутил, что каким-то образом нанес собеседнику оскорбление. Морщинистое, не имеющее возраста лицо внезапно напряглось, приняв надменное и вызывающее выражение.
— Эмброуз очень солиден,— ответил Стрит,— но ему недоставало воображения. Иногда задаешься вопросом, имели ли эти академики хотя бы малейшее представление о том, что происходит в душе поэта.
— На борту находится некая Ианта Эмброуз,— сказал Найджел.— Интересно, не имеет ли она отношение?..
— Что? И. Э.? — Казалось, этот возглас вырвался у Джереми Стрита прежде, чем он смог его сдержать.
— Вы ее знаете?
— Не лично,— надменным тоном ответил лектор и кратко простился.
У Найджела сложилось два впечатления: что злополучная Ианта Эмброуз обладала даром наживать себе врагов и что Айвор Бентинк-Джоунс не просто ощутил беспокойство Джереми Стрита из-за ее присутствия на борту, но и был этим обрадован. Несомненно, в его характере, как и у большинства назойливых хлопотунов, было немало злобы.