Через полтора месяца лайка начала выводить Дуню в свет. Дети соседские, с ними и Паша, в Дуню влюбились. Она была щенок щенком, но все-таки волчица в полном смысле. Она была и на вид, и на ощупь – настоящая, не домашняя, дикая зверушка. Мосластая, животастая, но тощая, с шершавой дикорастущей шерстью, со слишком крупными лапами, с хвостиком, всегда поджатым, с постоянно вращающимися, как локаторы, острыми ушами…
«Дуня, почему у тебя такие большие уши?» – спрашивали у зверушки дети. И зубов у нее было куда больше, чем нужно, про запас. И глаза… О, какие это были глаза. Уклончивые и внимательные, обведенные черным, чуть раскосые и светло-карие…
– Как у чеченки, – пояснил Чанову Пашенька, да и осекся вдруг, приостановился… вспомнил что-то ужасное… покрутил головой и продолжил: – Дуня-то, всего вероятнее, не знала, что она волчица. Она думала, что – собака. Только убогая, неуместная… – так Паша и сказал. И еще добавил: – Безгласная.
Три странных этих слова Паша выговорил с глубоким чувством, как о себе. Вздохнул и снова продолжил.
Взрослея, Дуня попробовала определиться. Собаки охраняли дом. И она это могла, легко!.. Только ведь она была по природе своей куда серьезнее собак, ответственней. И слух, и нюх у нее были в десять раз острее. И вот, представьте себе, какая мука: собаки под крыльцом дрыхнут, храпят даже, и не чуют, что вокруг в мире делается. Даже умная лайка ухом не ведет, потому что знает по опыту, где ее дело, а где не ее. А у Дуни – какой опыт? Она не спит, все слышит, где кто по улицам шляется, у кого что в горшках варится, где мышь крупу ворует и куда ведьма под луной летит. И страдает Дуня невыносимо от невыполненного своего собачьего долга – голосом не владеет! Лаять не умеет… Но она справилась, научилась.
– Лаять? – не поверил Пашеньке Чанов.
Павел не это хотел сказать. Гораздо лучше придумала волчица Дуня.
Когда от ночных шорохов и подозрений ей становилось невыносимо, она хватала зубами за нос глупого и доброжелательного сеттера, подрагивающего во сне от сказочных снов с погонями за зайцами, и сеттер пугался, взвывал спросонья и гавкал гулким басом раз-другой. Дуня строгой лайкой воспользоваться ни разу не решилась, она лаяла легкомысленным сеттером. После чего успокаивалась и засыпала…
Паша открыл было рот, чтобы продолжить рассказ про Дуню, но Чанов прервал.
– Стоп, – сказал он. И повторил: – Стоп!
Чанов спрыгнул с тротуара на проезжую часть, обогнул загородившего ему тротуар поэта и стремительно пошел, почти побежал под уклон моста, так что Паша едва поспевал за ним. Чанов был взволнован. И еще он промерз до костей. И еще он смертельно хотел спать, просто сознание терял. И все-таки знал, что еще вернется к этой волчице, что история не только осталась недосказанной, но что она важна, слишком важна и не случайна.
Скачками, как на пружинах, долетели Чанов с Пашей до «Новокузнецкой» станции метро, которая как раз и открылась, и народ в нее потянулся понурый, еще дремотный, и, стало быть, утро в самом деле наступило, обычное московское утро, буднее.
Соня проснулась
Она все детство, и отрочество, и юность была маленькой. А в этом году вытянулась как Алиса в Стране чудес. И впала в спячку. Она засыпала внезапно и где угодно, и спала, и видела сны…
Соня спала, а в Крук меж тем пришла милиция. Нет, ничего такого; хотя местные менты и поглядывали на круглосуточное заведение с некоторым недоумением. Наряды патрульных в два-три человека нет-нет да захаживали в подвал в порядке профилактики, заставая то гром и вой заезжих из Питера, из Ебурга, из Ужгорода рок-групп, то матерный русский рэп, то горловое бурятское пение. Бывало, что наряды оказывались в самом центре какого-то ТеКеПе – театра конкретного проживания, и собравшаяся публика конкретно проживала появление ментяр в тесноватых и коротковатых серых костюмчиках с погонами, в фуражках с высоченной эсэсовской тульей на угловатых головах. Менты просто балдели от Круковских высококультурных акций. Особенно их сбивали с толку ПЕРФормансы. ПЕРФ – Производство Единения Рассыпанных Форматов, так им перевели. И младший лейтенант этот бред запротоколировал, когда он один из ПЕРФов – с зажиганием 999 бенгальских огней, – собравшись с духом, прекратил на первой сотне. Ввиду явной пожарной небезопасности формата… Менты, однако, и сами понимали, что клуб хоть и собирает публику отвязную, бомжеватую и неадекватную, да и лиц кавказской и смежных с нею национальностей здесь встречается немало, и девушек без определенных занятий и с ветром в голове за каждым дощатым столом по две-три насчитать можно, и пьется здесь… ну, почти как везде… Однако – нет, не охотничьи это были для ментов угодья. Но переставать захаживать в Крук они и не думали. Барменша, она же кассир, она же библиотекарь, строгая любительница поэзии Лизка жалела ментов и не гоняла. По утрам она их поила бесплатным кофе по-американски. И в это утро Лизка, взглянув на двоих молодых-необученных и одного взрослого, знакомого уже сержанта, усадила их и повелела бледнолицему Толику-официанту подать «кофе-американку» в самых больших кружках.