Умеша не нужно было долго упрашивать, он уже собрался уйти, когда Комола окликнула его:
— Послушай, когда вернется дядя, ты… — Она не могла придумать, как кончить фразу. Умеш стоял с разинутым ртом. Собравшись с мыслями, Комола продолжала: — Помни, дядя тебя любит. Если тебе что-нибудь понадобится, пойди к нему, передай от меня пронам и попроси, что хочешь, — он тебе не откажет. Только не забудь передать ему мой пронам.
Умеш, так и не поняв, зачем ему было дано такое указание, проговорил:
— Сделаю, как ты приказала, мать, — и ушел.
— Ты куда, госпожа? — спросил ее в полдень Бишон.
— На Ганг, купаться.
— Проводить тебя?
— Нет, стереги дом. — С этими словами она неизвестно за что подарила ему рупию и ушла по направлению к Гангу.
Глава тридцать восьмая
Однажды после полудня Оннода-бабу, желая посидеть с Хемнолини вдвоем за чаем, поднялся за ней наверх. Но он не нашел девушки ни в гостиной, ни в спальне. Расспросив слугу, он узнал, что из дому Хемнолини тоже не выходила. Сильно обеспокоенный, он поднялся на крышу. Угасающие лучи зимнего солнца слабо освещали раскинувшиеся насколько хватало глаз причудливые крыши городских домов. Кружил, где ему вздумается, легкий ветерок. Хемнолини тихо сидела в тени башенки, возвышающейся над крышей.
Она не слышала даже, как сзади к ней подошел Оннода-бабу. И лишь когда он стал рядом и осторожно коснулся ее плеча, Хемнолини вздрогнула и тотчас вспыхнула от смущения. Но прежде чем она успела вскочить, Оннода-бабу сел подле нее. Некоторое время он молчал и, наконец, с тяжелым вздохом промолвил:
— Если бы сейчас была жива твоя мать, Хем! Ведь я-то ничем не могу тебе помочь!
Услышав эти полные нежности слова, Хемнолини словно очнулась от глубокого забытья. Она взглянула на отца. Сколько любви, сколько сострадания и муки прочла она на его лице! Как изменился он за это короткое время! Он один принял на себя всю ярость бури, разразившейся над Хемнолини; он так стремится исцелить ее раненое сердце! Видя, что все его попытки успокоить дочь тщетны, он вспомнил о матери Хем, и при мысли о бесполезности своей любви глубокий вздох вырвался из его переполненной горем души. Все это, будто озаренное вспышкой молнии, вдруг ясно представилось Хемнолини. Упреки совести мгновенно заставили ее вырваться из плена раздумий. Мир, который словно затерялся во мраке, снова напомнил ей о своем существовании. Хемнолини почувствовала стыд за свое поведение. Она с усилием отбросила, наконец, воспоминания, которые всецело владели ею последнее время, и спросила:
— Как твое здоровье, отец?
Здоровье! Оннода-бабу уже и позабыл, когда говорили о его здоровье.
— Мое здоровье? — ответил он. — Я-то себя прекрасно чувствую, дорогая, но твой вид заставляет меня беспокоиться. Кто дожил до моих лет, с тем ничего не случится. Но в твои годы здоровье может пошатнуться от таких ударов судьбы. — И он нежно погладил дочь по спине.
— Скажи, отец, а сколько мне было лет, когда умерла мама? — спросила Хемнолини.
— Тогда ты была трехлетней девочкой и болтала без умолку. Я хорошо помню, как ты спросила меня: «Где ма?» Ты не знала своего деда, так как он умер еще до твоего рождения, поэтому ничего не поняла, когда я сказал, что мама ушла к своему отцу. Ты только продолжала грустно смотреть на меня. Затем, схватив за руку, потянула в пустую спальню матери. Ты была уверена, что там, в пустоте, я отыщу ее для тебя. Ты знала, что твой отец очень большой и сильный, и даже не представляла, что этот сильный отец в жизни неопытен и беспомощен, как ребенок. И сегодня, вспоминая об этом, я думаю о том, как все мы бессильны! Всевышний вложил в отцовское сердце любовь, но дал ему очень мало власти, — и Оннода-бабу положил руку на голову дочери.
Хемнолини взяла эту добрую дрожащую руку и стала ласково гладить ее.
— Я очень плохо помню ма, — заговорила она. — Помню только, что в полдень она обычно, лежа на постели, читала, а мне это очень не нравилось, и я старалась отнять у нее книгу.
Отец и дочь снова углубились в воспоминания о прошлом. Они так увлеклись разговорами о том, какая была мать, чем она любила заниматься, как жили они тогда, что даже не заметили, как село солнце и небо приобрело меднокрасный оттенок. Так, в центре шумной Калькутты, на крыше одного из домов сидели в уголке двое, старик и юная девушка, которых соединяла вечно живая любовь отца и дочери. Они оставались там, пока с гаснущего вечернего неба на них не спустились слезинки росы.
В это время на лестнице послышались шаги Джогендро. Задушевный разговор тотчас оборвался, и оба испуганно вскочили.