Ее глаза, широко раскрытые, несчастные, мечутся по моему лицу, каждый новый вздох вырывается из груди стремительнее предыдущего. Проведя по губам кончиком языка, Лиллиан сильно выдыхает, и струя воздуха щекочет мне щетину на подбородке.
– Наверное, вы правы, – говорит она тоном человека, признающего свое поражение. Ее голова снова ложится мне на плечо, и я помогаю ей сесть так, чтобы она не давила на раненую лопатку своим весом. – Я так устала и так хочу есть… Я не знаю… что… – И Лиллиан заснула раньше, чем успела закончить мысль. Осторожно, чтобы не побеспокоить ее, я опустился вместе с ней на песок и стал смотреть в небо.
Одно крошечное облачко пошло против всемогущего бога погоды и приоткрыло мне клочок звездного неба: целые слои далеких светил, крохотных, точно булавочные головки, сияли друг над другом, уходя в бесконечность. Сколько же солнечных систем открылось в этот миг моему взгляду благодаря одному маленькому облаку? И я стал считать звезды, как считают овец перед сном, а когда облако вернулось на место, я уже дремал.
Кент разбудил нас на рассвете, в тот самый час, когда спится особенно сладко. За ночь Лиллиан перешла в какое-то состояния полузабытья, двигалась как зомби и проявляла осознанность лишь в одном – тщательно избегала окостеневшего тела Маргарет, которое ночная прохлада окрасила жуткой синевой.
Даже когда Кент сунул ей в руки вскрытый кокос, в котором плескалось молоко, она и то никак не отреагировала, просто покорно взяла его и поднесла к губам. Потом Кент стал показывать нам, как при помощи ножа очищать мякоть от грубых волокон и отламывать ее сладкие кусочки, но и тогда она только кивала, а сама ела лишь то, что давал ей он.
– Эта пташка спятила, – ворчал Кент, собирая пустую скорлупу, чтобы зашвырнуть ее в океан.
– Отстань от нее. Суток не прошло, как умерла ее свекровь. Ей нужно время, чтобы привыкнуть. – Странно, что в этой женщине такого, отчего я все время встаю на ее защиту?
– Не забудь, что и я тоже кое-кого потерял, но я же не схожу от этого с ума. – И Кент вынес Лиллиан оценку так самоуверенно и спокойно, точно он был учителем, а она – ученическим проектом. – Она долго не протянет. Думаю, она проиграла. – Разговаривая, Кент одну за одной бросал в воду скорлупки от орехов, следя, как они вращаются на лету, точно тарелочки-фрисби. – Она не ест, не пьет, и помощи в обустройстве лагеря от нее тоже не будет никакой. Мне лично все равно, сдастся она или выживет, просто это лишний рот. А у меня с этим строго – кто не работает, тот не ест.
– Где это – у тебя? Мне казалось, мы высадились на этот остров все вместе.
– Не умничай. – Кент сделал паузу, чтобы обглодать корочку, которую не тронула Лиллиан. – Если от нее и дальше не будет толку, я ее на своем горбу не потащу.
Я стоял у самого края прибоя, где волны то и дело облизывали мне ноги, и изумлялся наглости Кента – можно подумать, он тут король, а я – его жалкий раб. Я пытался подобрать какие-то аргументы для спора, но потом просто махнул рукой. Теперь я уже многое знал о Кенте и понимал, что он не из тех, кто слушается голоса разума.
– Я с ней поговорю.
– М-га, – отозвался он, обсасывая большой кусок кокоса и чавкая с открытым ртом. – Погоди. – Сунул руку в глубокий карман своих форменных шортов. – Вот, держи-ка.
И вложил мне в ладонь кусок ярко-оранжевого пластика с таким видом, словно я был его слугой, а он давал мне чаевые. Разжав ладонь, я увидел оранжевую пластиковую рукоятку, с одного конца которой что-то сверкнуло. По форме это походило на лезвие ножа «Экс-Акто», только помощнее. Наверное, мое недоумение не укрылось от Кента, потому что он пояснил:
– Это нож… из плота. Чтобы перерезать веревки, которыми он крепился к самолету. Я подумал, пусть один будет у тебя – так, на всякий случай.
Нож, тот самый, которым я велел Лиллиан перерезать веревку. Значит, она снова положила его в карман. Меня удивило, что Кент решил отдать его мне; мы с ним не особенно ладили после катастрофы. Стиснув пальцами яркую пластиковую рукоятку, я почувствовал себя хоть немного, но все же сильнее. Не считая одежды, которая была на мне, и полуразвалившихся кожаных туфель, сохнущих у костра, эта вещь была моей первой собственностью на этом острове. И я тут же пообещал себе, что обязательно выучусь пользоваться этим ножом так, чтобы он стал мне и опорой, и защитой.
Опуская нож в карман, я заметил, что Кент смотрит на меня с тревогой, точно уже жалеет, что отдал мне оружие. И счел за благо отойти от него подальше, пока он не передумал.