Это произошло… и не собиралось заканчиваться.
Такао стоял, набычившись, его крупно трясло. С его рук, мертвой хваткой вцепившихся в тонфы, стекала кровь, капая на асфальт редкими крупными каплями. Перед юношей в переулке валялось четверо рослых бразильцев, а позади, за большим железным мусорным ящиком, у стены сидела его мать, которую обнимала сестра. Мать, которую только что чуть не похитили.
Картина, понятная от начала и до конца, короткая сказка со счастливым концом, но…
Всегда есть это «но».
Все четверо взрослых мужчин были совсем недалеко от их могил, если у подобных им личностей они вообще имеются. Разъяренный подросток, тренированный опытным и безжалостным бойцом, не просто избил, он искалечил похитителей, с садистским, но праведным удовольствием кроша их кости ударами своих коротких дубинок. Кровь, проломленные черепа, выбитые зубы, раздробленные ребра. Он разделался с ними так, что они никогда уже не смогут преступить закон так, как делали это раньше, но…
Оно всегда есть.
— Ч-что…? — еле справились со словами пляшущие челюсти школьника, — Со мной нет… не так легко… как с… женщиной⁈ Ну⁈ Вставайте! Подъём, гнилые ублюдки! Или я подойду сам!
Его трясло. Он горел. Он хотел продолжать. Хотел снова услышать хруст их костей… даже нет, он хотел, жаждал увидеть то, что уже видел. Боль, страх, беспомощность, обреченность. Отчаяние, с которым окровавленный человек смотрит на тебя, когда ты дробишь в слякоть его пальцы!
Праведный гнев человека, на мать которого напали. Такао Кирью жаждал и утолить его, и разжечь еще сильнее.
— Вставайте! — хрипло потребовал он у полутрупов, валяющихся без сознания, — Ну! Я ждать не буду…
В его голосе была смерть. Он сам чувствовал, что вот-вот перешагнет порог, из-за которого нет возврата, чувствовал, что это неправильно. Нехорошо. Они не должны умереть, они должны жить долго, растертые в порошок, разбитые и калеченные, проклиная момент, когда взгляд их главаря лёг на веселую миниатюрную азиатку.
— Таки! — голос матери, слабый, жалкий и растерянный.
— Тихо, ока-сан! — голос сестры, необычайно серьезный, — Не трогай его! Не зови!
Правильно, имото. Брат… занят. Брату… тяжело. Тяжелее с каждой секундой. Ослепляющий гнев превращается в тошноту, в тяжесть, в липкость рук, в дурман, наполняющий голову. В стыдное бессилие.
Потому что они не движутся. Не смотрят со злобой и превосходством на маленького японского туриста. Не скалятся прокуренными ртами.
— Такао… — негромкий голос, знакомый. Это отец. Почему он так спокоен?
Полуобернувшись, Такао смотрит, как его отец, отлучавшийся до этого по важному делу, привстает с корточек. Он явно сидел напротив матери с сестрой, а теперь, убедившись, что всё нормально, говорит с сыном.
Но он… еще… не… закончил!
— Такао, — еще раз произносит мужчина, подошедший к сыну со спины.
— Ото… сан? — с трудом выталкивает из себя тот. Его начинает трясти еще сильнее, но это уже не освежающая тряска ярости, не переполняющая его тело энергия, а нечто обратное, забирающее силы.
— Ты сделал всё правильно, сын, — говорит человек, который сейчас должен вопить нечто паническое и невнятное, хвататься за голову и умолять Такао остановиться, — Ты всё сделал правильно. Ты защитил маму.
Не совсем. Он не доделал. Ему нужно… нужно вбить больше страха и боли в тупые головы этих ублюдков. Только слова отца почему-то повисают чугунными гирями, окончательно обволакивая Такао, вышибая из него жажду крови. Со стуком тонфа падают на асфальт, а отец, комично охнув, присаживается на корточки, чтобы их подобрать.
Он всё сделал.
Всё.
Ноги японского школьника подкашиваются, и он садится на задницу, глядя пустым взглядом перед собой. И вот тогда… тогда его обнимают. Сначала руки отца. Затем сестры. Потом матери.
В себя отважный защитник приходит лишь в самолете. Всё приключение семьи, чуть ли не тактическая операция на окраинах Буэнос-Айреса, куда их занесло благодаря родителям, проходит мимо внимания молодого японца. Он лишь помнит, что его куда-то тащили, прикрывая, что сестра содрала с себя рубашку, оставшись в легкомысленном топике, а одежду использовала, чтобы стереть кровь, забрызгавшую брата. Они втроем еще оборвали ему рукава, придав довольно «дикий» вид. Отец выкинул его дубинки, скинув их в очень узкую нишу где-то между домами…
В аэропорт они попали уже чистыми, свежими, даже принявшими душ в одном из отелей.
Теперь… улетают? Почему?