Мукарама снова и снова вспоминала прошлую зиму в Уральске, тревожную весну и горькую разлуку с любимым.
— Нет! — сказала она вдруг громко и тотчас смутилась, подумав, что кто-нибудь услышал.
Но в доме, кроме нее, никого больше не было.
— Нет! — воскликнула девушка снова, нарочно сказала, как бы ободряя себя. — Найду, разыщу во что бы то ни стало! И Амира найду! И солдата Жунусова! И Хакима найду! Непременно найду!
Глава пятая
«Куда я попал?»— этот назойливый вопрос лишил Нурума покоя. Взгляд его блуждал вдоль стены узкой, длинной казармы, по деревянным, поставленным в ряд, койкам, по серым шинелям, по лицам смуглых степных джигитов, по серым суконным одеялам. Одни сидят на койках, другие стоят, и каждый чем-то занят: кто-то пришивает пуговицу к бязевой рубахе, кто-то натирает голенища тяжелых солдатских сапог, кто-то внимательно изучает диковинного орла на медной пуговице, кто-то задумчиво крутит кожаный ремень; есть и такие, кто поглаживает тонкие, черные, как крылья ласточки, холеные усики; кое-кто старательно вытирает пыль с деревянных коек, еще пахнущих свежими стружками, складывает полотенце и аккуратно кладет его под подушку. Одни прибивают еще гвоздики к вешалке, чтобы рядом с Шинелью повесить гимнастерку, брюки, другие прячут поглубже в карманы медяки, бумажки…
«Куда я попал?»
В первый день, оказавшись в непривычной обстановке, джигиты то и дело обращались к Нуруму:
— Нур-ага, давай, будь начальником, выручай своих, а то мы такой бани и во сне не видали.
— Нуреке, что сказал командир?
— Нурым, что это за бумажка? Написано, начерчено, а что к чему — не пойму.
Нурум как мог отвечал. Но уже на другой день растерялся и сам: началось ознакомление с винтовкой, как ее держать, как заряжать и целиться. Надо было уметь разбирать и собирать винтовку, выучить названия множества ее частей, учиться шагать в строю… Все это для безмятежного Нурума, Нурума-певца, Нурума-весельчака, было не легче, чем пройти по узкому шаткому мосту, по которому на том свете должны пройти все грешники через кипящую речку.
«Почему я с детства не хотел учиться? Чем я хуже Хакима или Ораза? А ведь они знают, видели и слышали столько, что мне и во сне не приснится. Овладели русским языком, набрались городской культуры, знакомы с хорошими людьми, слушают их мудрые советы и теперь сами борются за справедливость. Они нашли свое место в жизни. Оба справятся с любым делом, надо будет руководить народом — сумеют. Надо будет детей учить — смогут…
А я кто? Я обыкновенный дурень, один из многих невежд, ни к чему не приспособленный, — безжалостно осуждал он себя. — Вот мое место: деревянная койка в длинной казарме. А вчера моим делом было косить сено, пахать землю, петь песни, пасти скот. А путь моих братьев и вчера был иным, и сегодня цель их ясна…
Что это, зависть?.. Нет, не должен я завидовать. Ораз и Хаким — пример для нас, они наша гордость. У них свое место в жизни, у меня должно быть свое. Никто меня не неволил, сам пришел, сам записался в дружину. Конечно этому способствовали и Мамбет, и Фазыл. И всеобщая суматоха. Нет-нет… я останусь с тем шальным, как ветер, Мамбетом. Никто меня ;не свяжет по рукам. Я тоже свободен, я тоже должен что-то делать вместе с Хакимом и Оразом. Я тоже…
Рука Нурума потянулась к домбре, висевшей у изголовья. Эту домбру подарил ему вчера Фазыл со словами:
— Эта домбра твоего нагаши. Привез ее из аула, но тренькаю на ней редко. Теперь она нашла своего хозяина…
Услышав, как настраивают домбру, в казарме приутихли и все, кто пришивал пуговицы, крутил ремень, или поглаживал усики, повернулись к Нуруму. Те, кто прибивал гвозди, отложили молотки, кто лежал — подняли головы.
— Э-э, чем хмуриться целыми днями, давно бы взял домбру, — сказал Жолмукан. — А ну запой: я, Нурум, джигит чернявый, из чернявых — самый храбрый, и не страшен мне любой, смело я бросаюсь в бой! А ну?!
Неожиданный стишок Жолмукана напомнил Нуруму Карт-Кожака.