…Не разводя костра на снегу,
— Эй, парень, слышишь… обленился ты, говорю.
Нурум снова повторил полюбившиеся строки, словно разговаривая сам с собой. Он действительно не расслышал слов Бекея и удивленно уставился на него: «Что это Беке сегодня так разговорчив?» На лице ворчливого старика, минуту назад еле сдерживавшего свой гнев, вдруг появилось тревожно жалостливое выражение. Бекей со страхом заметил, как у Нурума шевелились губы. Ему даже показалось, что у юноши стали влажными глаза, точно у ребенка, собиравшегося заплакать. Заметив растерянность Бекея, Нурум чуть не рассмеялся, но тут же нахмурился.
— Астафыралла, аруак! — проговорил Бекей, еще более испугавшись. — Астафыралла! — Он отступил назад, не отрывая глаз от губ Нурума. Нурум только теперь понял, чего так испугался Бекей.
— Видать, бес вселился в меня. Ауп, ауп, ей, ауп! — задвигал лопатками Нурум.
Бекей давно заметил, что Нурума временами посещает нечистая сила. Когда тот заучивал стихи, новые песни, начинал вдруг шевелить губами и что-то бормотать про себя. Добродушный и недалекий Бекей приходил в ужас. И сейчас, увидев, как посинело темно-серое лицо Нурума, который к тому же весь день хмурился и работал спустя рукава. Бекей решил, что джигита корежит бес.
— Нурумжан, дорогой, помяни дух предков!
— Прошло, Беке, полегчало, — рассмеялся Нурум, подняв голову.
Ему расхотелось разыгрывать добродушного, как ребенок, старика. Он мигом согнал хмурь с лица, принял беззаботный вид.
— То-то, дорогой мой, ишь, как он сразу тебя отпустил.
Говори: ба-ба, помяни дух святых предков, — бормотал успокоенный старик. — А я думал, что ты лежишь и не встанешь…
Бекей улыбнулся, сочувствуя мучениям Нурума от нечистой силы.
Юноша встал, потянулся:
— Беке, страсть как хочется поиграть на домбре. Надо мне отправиться сегодня к Сулеке. Только не говорите старику, куда я ушел, ладно?
— Что ты, что ты! Зачем я буду говорить?! Мы тут и с Тояшем понемножку справимся, — легко согласился Бекей.
Этого как раз и ждал Нурум. Он схватил Бекея за пояс и легко, как ребенка, приподнял.
— Ну что скажешь: силен ли твой братишка, а? Подбросить тебя, как мячик, а?
— Ой, Нурумжан дорогой, отпусти. Отпусти, говорю, родной! Уронишь, ушибусь… — взмолился Бекей.
— Приподнять, а? — озорно спросил Нурум, выше плеч поднимая щуплого Бекея.
— Айналайн, Нурумжан! Ну, хватит, прошу тебя! Разобьюсь…
Нурум, все еще держа старика, заметил, как от землянки вдовы Каипкожи выскочил верховой, а впереди него суматошно несся какой-то мальчишка.
— Кто это там, Беке, с высоты видней, наверное? — спросил он, опустив Бекея на землю. — Вон про того конника спрашиваю.
Бекей сразу узнал:
— Это же Нурыш, хаджи Шугула сынок.
— А что он тут ищет?
— Он за мальчишкой Кали приехал. За своим пастушонком. Гонит его обратно…
Нурум помрачнел. Он живо представил, как везли тело Баки, как Шугул не позволил хоронить Баки на кладбище Ереке, где покоились предки хаджи, как волки разорвали валуха и мальчик Кали со страху бежал домой, а Нурум спас его тогда, не отдал в руки разъяренного джигита. Он вспомнил отчаянный визг забитого мальчишки: «Убьют меня, убьют!» Нурум побледнел, изменился в лице.
— Нурум… опять шайтан мучает тебя, — испугался Бекей. — Говори: ба-ба!.»
— Ба-ба… — Нурум скрипнул зубами. — Ба-ба… Что вы, как ребенок?
Бекей не знал, почему так неожиданно рассвирепел Нурум. А спросить — не решался.
— Говорить, «ба-ба» помогает… помогает, — невнятно пролепетал он.
Перепелкой метался мальчик впереди всадника и, поняв, что не уйти, круто повернулся и бросился назад. Нурыш, сделав вынужденный круг, настиг Кали и взмахнул камчой. Юлой завертелся мальчик и проскочил под брюхом лошади на другую сторону. Всаднику удалось резко повернуть коня; натянув поводья, он несколько раз кряду со свистом опустил камчу…
Нурум, не раздумывая, кинулся на помощь мальчику; Рослый джигит и шагом преодолеет немалое расстояние, а уж побежит — пусть враскачку, — ветер не догонит. Как буря, широко закидывая ноги, помчался Нурум. Предчувствуя беду, но не в силах ее предотвратить, Бекей лишь зачмокал губами:
— У-у, как несется, шайтан, глянь на него…
Не поймешь, кого он осуждал: то ли побежавшего Нурума, то ли преследователя Нурыша.
Нурыш не замечал Нурума. Словно сапожник, попеременно орудующий то шилом, то дратвой, он, не поднимая головы, злобно дергал поводья то влево, то вправо и, нацелясь, бил мальчика вшестеро плетеной камчой. Нурума он заметил, лишь когда тот появился рядом. Но, как благочестивый мулла, спутавший молитву, он только мельком покосился на подбежавшего, словно недовольный тем, что его напрасно отвлекли, и прохрипел: