Эту примету я то ли услышал от кого-то много лет назад, но скорее всего, придумал потом сам, но старался соблюдать теперь свято. И сонная забывчивость, когда обувался сначала с правой ноги (впрочем, точно с таким же драным на пятке носком), сулила некоторое время тяжелого раздумья в позе цапли: переобуться ли заново, или начхать уже на дурацкие приметы?
Сколько мне самому было лет? В самом расцвете сил мОлодец.
Глава 3.
Трюм.
Объемный электродвигатель, что вахта за вахтой исправно тянул резину черной ленты с вереницей коробов на ней, загудел натужно и мощно, неумолимо приближая первый короб с замороженной рыбой, что через полминуты провалится в трюм.
Эти полминуты, когда едет по длиннющему транспортеру, чуть ныряя на каждом ролике под лентой, первый увесистый короб!.. Какой поток мыслей стремится впереди него, подминая одна другую, и главная среди которых: «Да зачем же ты, дурак, однажды в море сунулся! Спал бы себе еще на печке сейчас!».
Прочь минутную слабость!
Поднявшись с лавки, я решительно откинул крышку трюмного лаза и ступил на отвесный трап.
Мороз привычно ущипнул щеки.
Я любил трюм!
Я любил его мужскую суровость, любил это преодоление, когда каждый раз всего лишь полчаса отделяют теплую постель от мороза под тридцать. Любил его честность с этой тяжелой и грубой, но такой мужской работой. Любил эти увесистые короба (что сплошь и рядом оказывались не под силу и более дюжим), что съезжали один за другим по стальному лотку, а я – короб за коробом, как кирпичик за кирпичиком – городил из них монолитную стену.
Любил трюмное одиночество, в котором никто не стоял над душой, а только я один на один со своей работой и с мыслями своими.
Любил мороз, сурово выгонявший из трюма не слабых телом, но слабых духом.
Правда, порой, здесь приходилось тяжело. Но когда короба летят один за другим, и невозможно улучить миг, чтобы сбросить отсыревшую фуфайку, давая доступ морозцу к распаренному от бешеного ритма работы телу; когда, напротив, мерзнешь как лисий хвост, обалдевая от мысли, что прошло лишь сорок минут с начала вахты и впереди еще семь с лишним часов такой каторги; когда, наконец, уныло оглядываешь обширный, как футбольное поле, трюм, памятуя, что не единожды еще предстоит его заполнить - нужно срочно романтизировать ситуацию! Представить, к примеру, что ты не трюмный матрос, швыряющий короба, а аляскинский старатель, день за днем в трескучий мороз намывающий золото. А что не сделал состояния пока - так ведь не каждому везет! Джек Лондон, к примеру, тоже в этом занятии не преуспел. А на этом плавучем «прииске» полностью не прогоришь - худо-бедно, а восемь-десять «зеленых» в сутки щелкает.
И кроме трюма судового у меня, в общем, тогда ничего в жизни не было. Жил я между рейсами у друга, что милостиво пустил меня однажды на порог, да по правде говоря, не знал уж, как поделикатней выставить. Поэтому, на берегу я старался пробыть как можно меньше, подольше задерживаясь в морских рейсах – так и кантовался.
Отчий же дом в родном городе был теперь в другом государстве, в котором меня, русоволосого, вряд ли ждали.
Глава 4.
Удача. Белый крест и черная метка.
А удача, что все ворожил голой пяткой левой ноги, еще била порой хвостом…
Я уже порядком разогрелся после получаса работы, когда увидел наспех начертанное мелом на коробе: «поднимись».
Самый желанный знак для любого трюмача – размашистый крест. Он означает окончание работы. «Малюй крест жирней!» - весло говорил я иной раз упаковщикам. Сердце ликовало, едва доводилось завидеть его на картонном боку.
Еще были надписи «чай» - приглашение к полднику, и без особых художественных способностей и даже стараний нарисованная сигарета – нежданный перекур, вызванный, чаще всего случалось, краткосрочной поломкой цеховых механизмов.
Но теперь пришли другие тайные знаки…
- Чего там у вас? – супил брови я, едва ступив за комингс (порог) рыбцеха.
- Лёха! – всем телом подался ко мне через ленту транспортера Сергей Зеликовский, что работал вторым упаковщиком. – Там масляной хапнули – полные чаны! Чего делать будем?
Он еще спрашивал!..
- Как чего? – глаза трюмного вмиг загорелись алчным (как верно бы подметил Джек Лондон) блеском. – Майнайте мне всю на первый номер – это же живые деньги!