Было еще совсем темно. Ночь тянулась невыносимо долго — не столько потому, что зимние ночи вообще длинные, сколько потому, что очень хотелось, чтобы она поскорее кончилась. Днем мороз все-таки слабее. А главное — днем соберутся машинисты, соберутся, несмотря на мороз, — Овинский знал это. И тогда, возможно, удастся что-нибудь придумать. Прежде всего — холодильники. Как сберечь холодильники? Сегодня из-за них встали две машины. А всего за эту ночь встал три. Три за одну ночь!
Он вышел из конторы, чтобы вернуться в домик нарядчика. Как это всегда бывает, после теплого помещения мороз не сразу почувствовался. Но едва Виктор Николаевич взялся за деревянные перила крыльца, как тотчас же отдернул руку — в эту лютую ночь жглось даже дерево. Все вокруг было погружено во мглу. Фонари давали ничтожно мало света. Даже прожекторы, казалось, горели лишь для того, чтобы осветить себя. Где-то за депо с пронзительным скрежетом двигались вагоны.
В домике нарядчика Овинский впервые за эту ночь заметил, что на стене рядом с доской для приказов по депо все еще висит объявление об отчетно-выборном партийном собрании. Собрание должно было состояться вчера, но стало не до него, когда внезапно, разом ударила страшная стужа. Готовый отчетный доклад Овинского лежал без движения в сейфе партбюро.
Виктор Николаевич снял объявление, принялся сворачивать его в трубку. У окошка нарядчика оформлялся в поездку машинист. В «брехаловке» было прохладно, хотя вечером жарко натопили печи; нарядчик, вытирая платком покрасневший нос и поправляя накинутый на плечи полушубок, стоя вручал документы. Оба — и нарядчик, и машинист — обходились сегодня без тех обычных, почти ритуальных замечаний и шуток, которыми, как правило, сопровождалось в «брехаловке» оформление поездки.
Овинский, подождав, когда машинист повернется от окошка, заметил:
— Не вздумайте в оборотном депо заглушить дизель. Следите за холодильниками.
Машинист понимающе кивнул. Что подсказать еще, Овинский не знал. Не хотелось произносить банальные слова о внимательности, о бдительности и прочем — они могли только обозлить. Виктор Николаевич ободряюще улыбнулся и бросил:
— Ну, ни пуха…
Машинист еще раз молча кивнул и вышел.
Из соседней с нарядчиком комнатки, поеживаясь и потирая руки, появился дежурный по депо.
— Что слышно? — спросил Овинский.
— Пока вроде без происшествий. Только что говорил с Затоньем. Отправили двести семнадцатую… сто тридцать вторую… «старушку»…
«Старушкой» в депо любовно звали машину Кряжева. Хотя была она не старее других, но осенью минувшего года первой пришла в депо, открыла тепловозную эру в Крутоярске-втором.
«Как-то проедешь ты, Кузьма Кузьмич?» — с волнением подумал Овинский.
Приближалась станция Каплуново. Уже совсем рассвело. Впереди над лесом в широком разливе красного несветящегося света плавал огненно-белый круг солнца. И солнце, и красный разлив вокруг него были, как и лес, как и все кругом, задернуты морозной дымкой.
Бригада уже два с половиной часа как выехала из Затонья. Видимость сигналов была неважная, и у Кряжева притомились и побаливали глаза. Собственно, болели не сами глаза, ломило над глазами. Сейчас на подходе к станции Кузьма Кузьмич с особенным напряжением всматривался в морозную мглистую глубину, в которую уходил и в которой терялся путь, и боль над глазами, во лбу чувствовалась сильнее.
Всматриваться приходилось не только потому, что Кряжев ждал, каким сигналом встретит его станция, но и потому, что поезд приближался к нелюбимому машинистами, опасному участку. Поселок Каплуново, разросшийся в последнее время до размеров города, располагался по обе стороны пути. На беду машинистов, предприятия, учреждения и магазины располагались в основном по одну сторону пути, и железнодорожное полотно на всем протяжении поселка то и дело пересекали люди. Но самое неприятное заключалось в том, что путь лежал здесь в широком овраге, по откосам которого катались на санках и лыжах ребятишки. Некоторые отчаянные головы, съехав сверху в овраг, разворачивались у самого железнодорожного полотна.
«Наш парк культуры и отдыха», — мрачно шутили машинисты.